Здесь бы ему перестать читать, закрыть газету и дальше заниматься своими делами, но он уже успел уловить пару слов боковым зрением. Одно из них — «нелепый». И он продолжает читать:

Итак, если вы хотите посмотреть на мальчика из богатенькой семьи, пытающегося играть рубаху-парня, отбросив свой аристократический акцент и заигрывая с «телками», быть на пике моды, не замечая, что все над ним смеются, у вас есть шанс. Шоу идет в прямом эфире, поэтому вы сможете насладиться знаменитой нелепой манерой Декстера Мэйхью брать интервью, хотя мы предпочли бы получить в лицо раскаленным утюгом. Соведущая — «жизнерадостная» Сьюки Медоуз; музыка: Shed Seven, Echobelly и Lemonheads. He говорите, что мы вас не предупреждали.

У Декстера есть коллекция газетных вырезок о себе самом — в коробке из-под ботинок от Патрика Кокса на нижней полке шкафа. Однако он решает, что эту статейку, пожалуй, вырезать не будет. Стуча чашками и устроив большой беспорядок, он готовит себе вторую порцию кофе.

Это все синдром «торчащего гвоздя», болезнь всех британцев, думает он. Стоит добиться хоть чего-нибудь, и все начинают тебя ненавидеть; что ж, ему все равно, он любит свою работу и делает ее хорошо, черт возьми, и это гораздо сложнее, чем думают люди. Чтобы быть телеведущим, нужно иметь стальные нервы и ум, как-как… короче, быстро соображать — да и стоит ли принимать критику так близко к сердцу? Да и кому вообще нужны эти критики; кто-нибудь когда-нибудь просыпался и думал — я хочу стать критиком? Уж лучше я встану под удар там, на телеэкране, чем буду сидеть дома и злобно плеваться за двенадцать штук в год, как какой-то импотент. Вы когда-нибудь видели памятник хоть одному критику? Я им покажу. Я им всем покажу!

Вариации этого монолога прокручиваются в голове у Декстера целый день: по пути в офис, когда он едет в машине с шофером на студию в Айл-оф-Догз, во время репетиции после обеда, в ходе совещания и когда он сидит у стилиста и гримера — вплоть до того момента, пока не остается в гримерной один. Тогда он открывает сумку, достает бутылку, которую положил туда еще утром, наливает в большой стакан водки, добавляет немного теплого апельсинового сока и пьет.

* * *

— Бей! Бей! Бей! Бей! Бей!

До начала спектакля сорок пять минут, а крики разносятся по всему крылу.

— Бей! Бей! Бей!

Эмма бежит по коридору и видит миссис Грейнджер, которая бежит из раздевалки с таким видом, будто там пожар.

— Я пыталась их остановить, но они меня не слушают.

— Спасибо, миссис Грейнджер, я справлюсь.

— Может, позвать мистера Годалминга?

— Уверена, у меня все получится. А вы идите порепетируйте с оркестром.

— Говорила я, зря все это. — Миссис Грейнджер удаляется, прижав руку к груди. — Говорила, что ничего хорошего не выйдет.

Глубоко вдохнув, Эмма заходит в раздевалку и видит толпу из тридцати подростков в цилиндрах, кринолинах и с накладными бородами. Школьники кричат и подначивают Плута Доджера, который оседлал Оливера Твиста, упершись коленями ему в плечи, и прижимает его лицо к грязному полу.

— Что тут творится?

Викторианская толпа оборачивается.

— Снимите ее с меня, мисс, — мямлит Оливер, уткнувшись в линолеум.

— Они подрались, мисс, — говорит Самхир Чадхари, мальчик двенадцати лет. К щекам его прилеплены прямоугольные бакенбарды.

— Я вижу, Самхир, спасибо.

Эмма проталкивается через толпу и разнимает дерущихся. Соня Ричардс, худая чернокожая девочка в наряде Плута, вцепилась пальцами в светлые кудри Оливера, и Эмма берет ее за плечи и смотрит ей в глаза:

— Отпусти его, Соня. Отпусти сейчас же. Ладно?

Соня отпускает и отходит в сторону; ярость утихла, уступив место ущемленной гордости, и в глазах девочки появляются слезы.

Мартин Доусон, он же Оливер Твист, ошарашенно озирается по сторонам. Несмотря на пять футов одиннадцать дюймов роста и крепкое телосложение — он даже крупнее мистера Бамбла, — мясистый «сиротка» вот-вот расплачется.

— Она сама начала! — произносит он басом, в котором прорываются визгливые ноты, вытирая грязное лицо рукой.

— Довольно, Мартин…

— Да, Доусон, заткнись!

— Я не шучу, Соня, хватит! — Эмма стоит в центре круга и держит противников за локти, как судья на боксерском ринге. Она понимает, что для того, чтобы спасти спектакль, ей надо срочно придумать воодушевляющую речь, одну из многих с тех пор, как она поступила на эту работу.

— Посмотрите на себя! Посмотрите, какие вы красивые в этих костюмах! Взгляните на маленького Самхира с такими огромными баками! — Все смеются, и Самхир подыгрывает своей учительнице, почесывая накладные бакенбарды. — Ваши друзья и родители уже ждут, и все они хотят увидеть настоящее шоу, замечательное представление. И я надеялась, что увидят… — Сложив руки на груди, она вздыхает. — Но ведь теперь нам, наверное, придется отменить спектакль.

Она блефует, разумеется, но ее слова оказывают идеальное действие — дети начинают хором возражать.

— Но мы ничего не сделали, мисс! — возмущается Фагин.

— А кто кричал «Бей! Бей!», Родни?

— Но у нее совсем крыша поехала, мисс! — дрожащим голосом произносит Мартин Доусон.

Соня протягивает руку, чтобы до него дотянуться:

— О, Оливер, еще захотел?

Все смеются, и Эмма решает прибегнуть к методу «торжество, несмотря ни на что».

— Довольно! Вы, между прочим, труппа, а не шайка! Знаете, ведь сегодня в зале есть люди, которым кажется, что вы ни на что не способны! Они думают, что у вас ничего не получится, что для вас это слишком сложная задача. «Это же Чарлз Диккенс, Эмма! — говорили они мне. — Им это не по зубам! Они недисциплинированные дети и не смогут работать вместе, они слишком малы для «Оливера», дай им что-нибудь попроще, попримитивнее!»

— Это кто сказал, мисс? — рычит Самхир, уже намереваясь при случае поцарапать машину обидчика.

— Неважно, кто это сказал, важно, что они думают. И знаете, может, они и правы! Может, действительно стоит все отменить? — На какое-то мгновение ей кажется, что она перестаралась, но подростки любят такие драматические моменты; толпа в шляпках и цилиндрах принимается возмущенно стонать. Даже если они раскусили ее педагогическую уловку, им нравится сама напряженность ситуации. Эмма выдерживает эффектную паузу и прибавляет: — Итак. Я с Соней и Мартином сейчас выйду, и мы поговорим, а вы пока продолжайте готовиться, а потом сядьте тихонько и повторите свои роли. А потом решим, что делать дальше. Договорились? Не слышу — договорились?

— Да, мисс!

Пока она шагает к двери с конкурентами, стоит тишина, но стоит Эмме закрыть дверь, как раздевалка словно взрывается от шума. Эмма ведет Оливера и Плута по коридору мимо спортивного зала, где, отчаянно фальшивя, репетирует оркестр под руководством миссис Грейнджер. И Эмма вновь задается вопросом, во что она ввязалась.