Директор ресторации сей – редкий трудяга, но через пять минут он точно освободится, а пока движением перста он распорядился подать Люсе чай в керамическом чайнике. Люся оглядывалась по сторонам, переводя взгляд с предметов на людей и обратно.

Чай оказался с медовым вкусом, но без меда. Держа в руках увесистую чашку, Люся перестала чувствовать себя глупо. Тем более что никто не запрещал ей прислушиваться к умным разговорам. Слово «тендер» заставило ее чуть пристальнее поглядеть в сторону Портупеева. Он уже перестал курить, но расслабленным не выглядел. А вот его компаньон, казалось, пребывал в полном релаксе, и в облике его промелькнуло что-то знакомое.

А это он и был – «неумолимо лысеющий». Брюки его в тонкую полоску уже были не видны Люсе. Зато лицо теперь попадало в видоискатель. Это было лицо человека, который ел икру на завтрак. Зернистую, лососевых рыб.

Один раз Люся ела икру на завтрак. Ей посоветовали кушать икру, чтобы поднять лейкоциты. Ей понравилось. Потом что-то громко бурчало в животе с непривычки. Но приятно. Она так увлеклась процессом, состоящим из лопающихся на языке и нёбе упругих икринок, что опаздывала, как всегда, на деловую встречу.

Она придет, и ее спросят: почему она опоздала? Она ответит, что ела икру. На завтрак. А ей скажут: ложками, что ли? Она ответит: нет, ножиками. Это как? Это когда берешь хлеб. Хлеб должен быть вкусный. А то лейкоциты не поднимутся. Намазываешь маслом. А потом этим же ножиком подцепляешь икру из банки и кладешь на хлеб...

Запах чесночного хлеба, что пронесла мимо некрасивая официантка, сбивал с ног, но Люся предусмотрительно поела дома и готова была обсуждать рекламу заведения с его директором совершенно беспристрастно. Реклама не должна быть похожа на рекламу других заведений. Мало того, она не должна быть похожа на рекламу вообще. «Сделаем», – убедительно сказала Люся директору и отхлебнула чай из чашки. Без меда. «Почему они все как на подбор?..» – рассеянно думала Люся и непроизвольно прислушивалась к негромкому разговору за два столика от нее.

«Подвижки», – сказал «неумолимо лысеющий», а Портупеев чему-то обрадовался. Подвижки – это от слова «подвиг». Это маленький подвиг. Это слово очень любят чиновники. Как и хитрое слово «практически». Оно ни к чему не обязывает. Оно всегда выдает желаемое за действительное. Только об этом никто, практически никто не знает.

А официантки в «Патио» – и правда дурнушки. Но милые, услужливые, что называется, без претензий. У руководства там концепция такая: официантка не должна быть красивее гостьи – не ее это дело.

«Ой! Ну их всех в баню!» – думала Люся.

Баня «Путь к себе» была обычным «продолжением банкета» не только для Портупеева. Здесь удобно было решать некоторые деловые вопросы. Без галстуков.

А надоели акриловые ванны! Помыться по-человечески требовала душа. С березовым веником и чтобы травками дышало горячо от каменки.

– Ты заметил, что нынче на заборах пишут?.. – спросил чиновник.

– Ха! Давно я надписи на заборах не читал! – отреагировал Портупеев.

– Намекаю. Слово из трех букв. Но не х...

– Заинтриговал, заинтриговал!.. – Портупеев сдавленно засмеялся, а отсмеявшись, махнул пухлой ладонью – Ладно, хорош...

– А я скажу тебе: лох!!!

Портупеев напрягся и плотнее завернулся в простыню. Кто это здесь лох?!

– Слово из трех букв, новейший русский неологизм – лох! Самый что ни на есть! Вот его, родимого, надо брать голыми руками, без причуд и прочего «пиара». Это мое тебе слово.

Чиновник сбросил войлочную шляпу и простыню, открыл дверь парилки и с довольным воплем ухнул в холодный мозаичный «лягушатник».

– А впрочем, можешь поиграть в эти игры. Ну спонсором каким-нибудь выступи, только поскромнее, поскромнее... Сиротам без нас помогать не надо, ну, ты понимаешь... Гражданское общество тоже не надо строить. Короче, не парься, Портупеев!

«Ты негодяй! Но ты об этом даже не догадываешься. Ты не дорос до „отношений“. Ты ничего об этом не знаешь. Ты никогда никого не полюбишь. Таким, как ты, этого не дано. Ты маленький и убогий. Мне жаль тебя! Я забуду о тебе. Я обещаю это самой себе! Я ждала тебя каждую минуту. Но теперь тебе не обломится. Финита ля комедиа! Больше не твоя – Бэлла». Кажется, так. Она не стала перечитывать, чтобы не передумать. Отправить. Стасечка. Удалить. Удалить! Удалить!!!

Телефончик отозвался неожиданно скоро. Стасечка, конечно. Бэлла даже из рук его не выпустила. Палец на кнопке – нервы на крючке.

«А вот возьму и приду!» – высветилось на телефоне и Бэллка, начав с саркастического сдержанного «ха-ха», впала в безудержное веселье. Она хохотала как одержимая минут пять, и только Лампасик, прокравшийся на неожиданный шум через полуоткрытую дверь, мог заподозрить Бэллу в игре на публику, но публики не было, удивленная кошачья морда не в счет, поэтому Лампасик не мог... Он пялил со сна глазищи и встряхивал ушами, словно желая отмахнуться от наваждения.

Успокоившись, Бэллка подняла с дивана мобильник, улетевший туда в порыве столь неожиданных страстей, и нащелкала: «Ты как Степа Лиходеев. Ладно, давай завтра. Рано вставать» – Отправить – Стасечка.

Вряд ли Стасечка помнил, кто такой Степа Лиходеев. Не знал он Мастера, не знал или забыл. Не знал он и того, что Андрюша Раздуев уже стоит у двери подъезда с кодовым замком. И у него есть твердое желание не возвращаться домой до утра.

Однажды в Эрмитаже произведение искусства произвело на Люсю неизгладимое впечатление.

Впечатлить чувствительную Люсю в тот момент было легко, будь это даже изображение бетонных блоков, брошенных в чистом поле строителями коровника на тысячу голов – ей во всем мерещилась любовь. Стены без крыши, роднящие весь вид со сталкеровской зоной, вполне могли бы скрывать эротическое приключение и волнующее переживание, а атомный взрыв, следствием которого наверняка и стала печальная картина отсутствия буренок с молоком в романтическом пейзаже с жуткими остовами их недостроенного «дома», рождал бы взрыв внутри Люси...

Все дело в том, что в жизни Люси была полоса бурного и скоротечного романа с промышленным дизайнером.

Зону без коров они видели наяву вместе с Лёшей уже несколько лет спустя. Мимо как-то проезжали в поисках съезда к речушке, где Лёше не терпелось порыбачить, и Люся сначала боялась, что они проткнут колесо куском арматуры, а потом – что их сожрут комары.

Тогда же, в Эрмитаже, небольшая скульптурная композиция изображала двух прекрасных влюбленных – никаких коров! – и называлась она очень эротично: «Еще!..» Юный красавчик склонял бронзовые, гипсовые или даже мраморные кудри над точеной головкой неизвестной барышни, томно прикрывшей глаза. Пухлые каменные губки развратной девицы были полуоткрыты в ожидании следующего поцелуя.