Ожидание Бэллы долгими днями, ночами, неделями и часами было куда прозаичнее, и направлено оно было на трепетный мобильный телефон. «Позвони мне! – заклинала Бэлла. – Отправь мне сообщение! Отзовись! Провались уже!.. Да к едрене фене! Ко всем чертям!..»

Белка швыряла телефон, стараясь не попасть все же в мягкое – в Лампаса – и в твердое – в стену.

Белка слала гневные эсэмэс-ки.

Белка делалась мягкой кошечкой, отправляла разнообразные «уси-пуси», поражающие своей фантазией, звала «поесть супика» и в теплую постельку.

Белка отключала телефон.

«Поесть супика» – помогало не всегда. А вот несанкционированное отключение телефона повергало абонента Стасечку в некоторое смятение чувств. И он начинал разыскивать свою падающую звезду через Лору.

Мало ей своих забот?

Лора была немного старше подруг, и «кризис тридцатых годов» уже настиг ее, отравив существование и заставляя страдать в лучшие дни ее непредсказуемой жизни.

Вместо безмятежности утра и ощущения радостной бесконечности впереди все чаще возникали серенькие дни, кое-как заполненные бессмысленной суетой и мелькающие все быстрее...

Все чаще Лора задавалась жестоким вопросом о вечных ценностях: а сколько ей осталось быть молодой и красивой? Слава и успех, пусть и связанные с Нанукой, но созданные ее руками, в ее представлении тоже замыкались на то эфемерное, что дано нам во временное пользование...

Отчасти поэтому она суетилась все больше, отчаянно била хрупкими крылышками мотылька-однодневки, не отказывая себе, впрочем, в удовольствии проспать те самые безмятежные утра.

Этот город так на нее влияет. Им с Нанукой здесь тесно. В Москву, в Москву!..

Бэлла прикрывала глаза и мученически кривила рот. Сухая гроза разразилась в непосредственной близости от Люси. Слез на этот раз не было.

– Что она тебе сказала?

– Да ничего. Сука в ботах. Такая неискренняя.

Люся с изумлением смотрела на Белку. Она и не знала, что между подругами пробежала кошка. «А вдруг она и обо мне так?..» – ошалело думала Люся. Все женщины кошки. Они хвостом чуют. И ведь, поди ж ты, всегда из-за какого-нибудь сукиного кота.

Лора надулась на Белку после дурацкой истории с одним художником. Кто-то кому-то что-то напел. Кто-то сказал про Лору гадость. Эффект, правда, был неожиданным. Художник бросил предыдущий предмет своего поп-арта и переключился на Лору. Роман был скоропостижным, неосторожно сказанное слово не имело никакого значения ни тогда, ни уж тем более теперь.

Художник давно уже писал иные портреты, но стереть кляксу в отношениях Лора была уже не в силах. Заноза так и сидела в раненой душе. Может, это и не Бэлла была вовсе, но что-то погасло в Лоре, как будто рычажок какой отломился или фитиль упал в расплавленный воск, и свеча больше не горела.

Лора же всегда была человеком крайностей, она не будет никого ни о чем спрашивать. Да и вообще, ее место не здесь. В Москву, в Москву! Что ей Бэлла?.. Но доверия не было. Не было прежней искренности.

В этом лучшем из миров ломаются люди и вещи.

Наверное в каждой конторе найдется такой плесневелый шутник, шуткам которого давно никто не смеется. Он вламывается в серенький и тихий офис, какую-нибудь «богадельню», вроде портупеевской бухгалтерии, «с воли» – он что-то там у них строит, как показывают бухгалтерские документы, – и зычным голосом самца, уверенного в собственной неотразимости, сообщает: «Моя фамилия – Итого». С ударением на первое «о».

Ему плевать, что из-за него вот-у-этой молоденькой бухгалтерши не «крыжится» отчет. Он приходит часто и громко смеется напоказ. Вы не поняли: он делает это для нее. Идиот! Он работает в театре «одного зрителя»! Нельзя сказать, что без особого успеха. Его пошлые шутки будут искажать ее милое лицо еще некоторое время. А выражение «на худой конец» она не будет использовать теперь никогда.

Другое дело – массовые коммуникации. Бабочки-однодневки, они сделают из вас звезду на час. Ваша слава продлится, пока не выключат телевизор. Или пока журнальчик не упадет в мусорный бак. Но слава эта, по сходной цене, будет иметь тираж. Она будет иметь охват и стоимость на «единицу контакта». Привет, Гэллап! Она, безусловно, будет способствовать дальнейшим продажам.

Поэтому Портупеев решился. Окончательно решился сделаться хоть сколько-нибудь публичной фигурой.

Сделать это было нетрудно – город захлестнул журнальный бум. Глянцевые издания местного масштаба вырастали из ничего быстрее, чем известные надписи на заборах. Одним из секретов их поразительной живучести было обыкновенное людское тщеславие.

«Всего-то несколько горшков!..» – рассудил Портупеев и согласился на грабительские условия журнала «POOP». «Пуп» не дал ему скидку.

Фотосессию назначили на вторник.

От своего бизнеса нельзя отходить ни на шаг.

...А то вернешься с игры в Го, а тебя уже потеснили. Слили тебя. Вот, зама себе Портупеев искал, искал, да и отступился. Работодателем вообще быть трудно. Как станете – поймете! Даешь людям работу, а они тебе за это... Одна черная неблагодарность. И жадность.

Тут приходит к Портупееву налоговая и говорит: «А что это у вас, уважаемый, заработная плата работников ниже прожиточного минимума? Непорядок. Вот вам штраф». «Хорошо, – говорит Портупеев. – Зарплата не катит? Не будет никакой зарплаты». И уволил всех подчистую. Зинку оставил. Ну еще одного-двух, особо одаренных. Для видимости. Остальные, невидимые, остались тянуть лямку у Портупеева все там же, только на нелегальном положении, как вьетнамские гастарбайтеры.

Когда он таким макаром «уволил» Анну Ивановну, она не возражала. Ее муж трудился на государственной службе. Украсть ему было нечего, даже если бы он хотел, взяток ему никто не давал, даже если бы он брал, и жена его точно знала, почему у него такая маленькая зарплата. Во всем виноват американский президент и новейшая гонка вооружений. НАТО у границ. Враги уже здесь. Поэтому практически весь бюджет уходит на военные расходы. Поэтому Анна Ивановна предпочитала быть незаконным менеджером по унитазам, чем законной домохозяйкой.

А домохозяйки не читают «Пуп». Они его даже не просматривают. Портупеев не стал советоваться с Люсей насчет журнала – заморочит ему голову квазиумностями про аудитории и прочую целесообразность. Интуиция подсказывала Портупееву, что в ближайшем номере он будет смотреться вполне форматно – снимался же у них заместитель мэра! И он решил «опупеть» самостоятельно.

Во вторник утром Портупеев немного волновался. По правде говоря, волноваться он начал заблаговременно, еще в понедельник, поэтому, уезжая из офиса, он наорал на Зинку. «Уволю! Всех уволю, к чертовой матери!» – орал Портупеев. Ночью спал плохо. Ему мерещились бородатый фотограф в тужурке, наглый продюсер в темных очках, юный руководитель отдела продаж в микро-юбке и директор Издевательского – тьфу ты! – Издательского Дома «POOP» с миленьким глубоким декольте и в лиловых колготках. Продюсер ухмылялся, против обыкновения, молча; директор считала его деньги, вкладывая в декольте; «отдел продаж» норовила припудрить ему нос, но не могла дотянуться, а фотохудожник наставлял на него фоторужье. Все они наступали на беззащитного Портупеева, вынуждали его принимать разные противоестественные позы и показывать зубы, плохие с детства. У людей его поколения редко бывают хорошие зубы.