И я вышел из комнаты, даже не обернувшись в сторону философа нашего детства.

Этот гнев вернул меня к жизни. Я готовлю мешок для путешествия. Я занял у паломника его плащ. Как только закончу это письмо, я отправлюсь по дороге в Назарет на поиски Клавдии.

Не знаю, смогу ли тебе писать. Постараюсь делать это на постоялых дворах, когда буду в них останавливаться. Я не знаю, на какую встречу и с кем отправляюсь, но в одном уверен: я отправляюсь в путь.

Храни здоровье.

Пилат своему дорогому Титу

Отныне я лишь странник среди других странников.

Пока я не отыскал Клавдию и не узнал ничего нового.

Каждый день дороги все больше наполняются народом. Все хотят видеть галилеянина.

В деревнях, которые они пересекают, паломники собираются у фонтана и повторяют друг другу одни и те же истории: Иешуа явился одиннадцати ученикам. Они вместе сидели за трапезой. Когда он постучал в дверь, они вначале приняли его за нищего и, верные долгу милосердия, пригласили войти и разделить с ними трапезу. Бродяга сел за стол, принял хлеб и возблагодарил Бога. Потом преломил хлеб и раздал им. Только тогда глаза их открылись, и они узнали его.

Владельцам постоялых дворов, не подготовленным к такому нашествию, уже не хватает комнат для сдачи под ночлег, а потому они стелят тюфяки прямо во дворах. Я пока предпочитаю спать в отдалении, в полях, под глупыми и безмолвными звездами, чтобы меня не узнали.

До скорого. Храни здоровье.

Пилат своему дорогому Титу

Ничего нового, мой дорогой брат, если не считать пробивающейся бороды. Она позволяет мне оставаться неузнанным. Но я не строю иллюзий, что могу сойти за еврея: мои гладкие ноги, отдраенные пемзой, выдают во мне римлянина. У каждой нации есть своя неистребимая деталь в чертах лица; язык творит губы и зубы, которые не нуждаются в разговоре, чтобы быть узнанными; питание отражается на состоянии кожи; нравы делают взгляд вызывающим или добродетельным, подвижным или застывшим; небо, под которым рождаешься, отвечает за цвет глаз. У меня ломит затылок, поскольку я вынужден ходить, пригнув голову и опустив капюшон. Шея у меня болит не меньше, чем ноги.

Как ни странно, я чувствовал себя в момент ухода из Иерусалима одиноким в толпе паломников, но с каждым днем ощущаю, что все ближе к ним. На каменистых дорогах Галилеи стираются не только подметки моих сандалий, но и ощущение, что я был уникальным существом. Что-то заставляет меня испытывать родство с моими товарищами по путешествию, но не знаю, что именно… Быть может, движение, жажда, поиск чего-то важного… Или просто усталость.

Береги здоровье.

Пилат своему дорогому Титу

Я продолжаю путь.

Иногда я даже не уверен в том, что мне назначено свидание. Мне приходится усилием воли вспоминать письмо Клавдии, чтобы набраться новых сил. Уверен, что такие же чувства испытывают остальные паломники. Куда они идут? Они сами точно не знают. Туда, где захочет показаться Иешуа. Почему они идут? И этого они не знают; их толкает такая же неопределенная сила, как жажда, жажда духа, которую можно утолить лишь у настоящего источника. Их кто-то позвал? Никого не приглашали лично, ибо послания Иешуа всегда адресуются всем; только вера позволяет каждому оценить, имеет ли он право быть здесь.

Странная когорта, которая вздымает пыль, и эта пыль застилает солнце.

Утром я остановился, чтобы проверить, не проткнула ли заноза пока еще нежную кожу моих стоп. Я ощупывал пальцы ног и пересчитывал раны, когда ко мне приблизилась женщина.

Она встала передо мной на колени:

— Позволь мне омыть тебе ноги.

Я еще не успел ответить, как она полила мои утомленные конечности пресной водой и принялась осторожно их растирать. Я немедленно почувствовал облегчение.

Потом она вытерла их чистым полотенцем, встряхнула мои запыленные сандалии и завязала их на моих ногах. Я видел лишь склоненную голову женщины, ее прекрасные черные волосы, уложенные вокруг пробора и едва прикрытые легкой тканью.

— Спасибо, рабыня.

Я протянул ей монету за труд.

Женщина подняла голову, и я узнал Мириам из Магдалы, бывшую блудницу, одну из первых женщин, последовавших за Иешуа, одну из первых женщин, которая удостоилась того, что он ей явился.

— Я не рабыня.

Она улыбалась и не была оскорблена. Как и в первый раз, меня поразило безмятежное сияние ее лица.

— Прости меня, что я тебя оскорбил.

— Ты меня не оскорбил. Если быть рабыней означает приносить добро ближнему своему, я предпочитаю быть рабыней. Иешуа мыл ноги своим ученикам. Можешь ли ты, римлянин, вообразить Бога, который так любит людей, что встает перед ними на колени, чтобы омыть им ноги?

Не ожидая ответа, она улыбнулась и встала:

— Поспеши, Пилат, твоя жена с нетерпением ждет тебя. Она среди тех блаженных жен, которым явился Господь наш.

— Где она? По какой дороге мне надо идти?

— Не имеет значения. Ты найдешь ее, как только будешь готов. Ты прекрасно знаешь, что это странствие мы совершаем не земными путями, а прежде всего в глубине самих себя.

И она исчезла в толпе сопровождавших ее женщин.

Итак, я получил подтверждение, что свидание состоится. Я иду туда, куда меня несут ноги. Надеюсь, что ноги умнее меня.

У меня заканчиваются чернила и пергамент, которые мне раздобыл владелец постоялого двора. Поэтому я расстаюсь с тобой, дорогой мой брат. Береги здоровье.

Пилат своему дорогому Титу

Паломники стекаются отовсюду, как ручьи, которые наполняют реку. Одни и те же разговоры, одни и те же истории, одни и те же надежды. Всех несет по течению. Слухи передаются из уст в уста.

Каждый день я ощущаю прилив невероятной, опасной и могучей энергии, которая подталкивает потоки людей. Эта энергия просветляет их взгляды, наполняет чело безмятежностью, снимает усталость ног. Эта энергия — Радостная Весть. Я начинаю понимать, что они подразумевают под этим. Они верят, что начинается новый мир, Царство, о котором говорил Иешуа. Я неправильно понял это слово — Царство. Как добрый практичный, здравомыслящий римлянин, испытывающий озабоченность и несущий ответственность за порядок, я видел в этом слове Палестину и подозревал, что Иешуа хочет возобновить дело Ирода Великого, покончить с разделом земли на четыре территории, объединить их, изгнать Рим и воссесть на трон объединенного царства. Потом, как Кратериос, я решил, что он говорит об абстрактном Царстве, потустороннем мире, вроде Гадеса[1]у греков, об обещании спасения. Я дважды ошибся. На самом деле речь идет и об очень конкретном, и об очень абстрактном Царстве: этот мир будет изменен словом Божьим. Внешне он останется таким же, но обретет новую жизнь, будет очищен любовью. Каждый человек претерпит изменение. Чтобы Царство это состоялось, надо чтобы люди этого захотели. Если зерно падает в неплодородную землю, оно засыхает и умирает. Напротив, попав на плодородную землю, оно взрастает и приносит плоды. Слово Иешуа будет существовать, только если его услышат. Послание любви Иешуа станет явью, если люди сами захотят любить.