— Родина, что ты вертишься? — раздражались учителя.

— Родина, что ты пялишься? — злились одноклассники.

У нее не было друзей. Девочка-служанка, мечтавшая только о том, как, вымыв посуду в большом тазу, надраив крашеный суриком пол, собрав ягоды с куста, полив огород, принеся воды с колонки, запрется в своей комнате или побежит в библиотеку и будет читать, читать, пока не закроются глаза.

Зимой вода в колонке замерзала, ее добывали из снега. Но тут снег никак не шел, а неподалеку поселились москвичи, самые натуральные. Сперва на черной «Волге» приехал мужик — художник, купил за 200 рублей сруб, потом наезжал с компанией, те купили еще два дома, и на все три провели водопровод. Те только летом бывают и на майские, а мужик осел. Сказал, что здесь лучше, чем в Москве. И вот мать велит Лиле пойти к мужику и набрать у него воды, «и донести пусть поможет, девчонке-то», и Лиля чапает к нему в своих серых валенках и сером пуховом платке. В Москве носят сапоги и шапки, она знает, потому идет и стесняется, что ее примут за деревенщину.

Высокий, широкоплечий, будто слегка недоделанный: чуть поверни в одну сторону — дикарь, чуть в другую — артист. Добродушный, с близко посаженными черными глазами и девичьим лицом, мужик, просивший называть его просто Коля, не дядя, не по отчеству, позвал ее в дом, приготовил чаю, на столе стояли баранки, варенье, халва, он резал лимон тонкими кружочками и все время шутил:

— Значит, тебя Лилией зовут, а ты лилия белая или красная?

— Вообще-то не Лилия я, а Лилит.

Коля чуть палец себе не порезал, положил нож:

— Лилит?

— Отец вычитал в какой-то книге, что первой женщиной на Земле была не Ева, а Лилит, — вот так и назвал меня. Чтоб я была первой.

— Я тоже читал про Лилит, хотя нет, не читал — друзья рассказывали. Мне про все рассказывают друзья, а сам я дурак дураком, — сказал Коля, — но чтоб в деревне назвали девочку Лилит!..

— У нас город, а не деревня, — обиделась Лиля. — А дед мой вообще был — только никому не говорите — священником. От него книги остались. И в городе нашем была церковь, так-то. Но никто не знает, что я Лилит, сама узнала с месяц назад, когда паспорт получала. Попросила, чтоб записали Лилией, сказали, нельзя, должно быть как в метрике.

Она ходила к нему часто. Он показывал ей такие вещи! Альбомы Веронезе, Тинторетто, Тициана. Она узнала слово «Возрождение».

— А знаешь, что такое Возрождение? — сказал Коля. — Подул такой сильный ветер, что всех поднял в воздух, и одни полетели, а другие упали, а знаешь кто полетел?

— Кто полегче, наверное, как я, — неуверенно сказала Лиля.

— Ой, боюсь, ты нелегкая, — вздохнул Коля. — А взлетели не кто легче, а кто верил, что мир может быть не хуже рая. Когда-нибудь к нам тоже придет такой ветер. Но еще ведь судьба. Или не судьба. Вот я художник, а судьба не вырисовывается, жаль ей на меня красок. Вроде много работаю — куклы для мультфильмов, открытки — сама видела, какие красивые, а заказы на оформление какого-нибудь Дома культуры — знаешь какая куча денег! А чувство такое, что все это никому не нужно.

— А тебе?

— Это вопрос. Работаю с удовольствием, вообще все хорошо, но… В общем, решил уехать из Москвы и стать отшельником. Отшельник — это тот, кто отказался от судьбы. Перестал за ней бегать. Или от нее.

Он говорил ей такие вещи! Голова шла кругом — и от этих картин со счастливыми телами, летящими, низвергающимися, тянущимися друг к другу и к чему-то такому общему, всем понятному, и там было так много воздуха, больше, чем в Омутищах.

Лиля стала снова хорошо учиться — и бензоловые кольца, и Бойль-Мариотт, а все свободное время проводила у Коли. Родители поощряли:

— Составит тебе протекцию в Москве, поможет в вуз поступить.

И даже освободили от части домашней работы. За девичью честь не волновались, у Коли была невеста. Родители не разглядели, а Лиля очень даже разглядела: иногда Коля уезжал надолго в Москву, а потом приезжал в Омутищи с девушкой, тетенькой, всякий раз разной, и говорил: «Это моя невеста». Невесту он через пару дней увозил в Москву, а Лиля их всех внимательно рассматривала, сравнивая с собой, и пришла к выводу, что они — женщины, а она — нет. Такая доля, как любил приговаривать Коля.

— И в чем же разница между судьбой и долей?

— Ну есть одно тайное знание, — никогда у Коли не поймешь, серьезно он или нет, — хочешь, расскажу?

— Нет, погоди, сперва сама угадаю. Доля — у рабов, а судьба — у свободных, так?

— Вот какая ты умная, дочка, но тайное знание — оно же не так прямо припечатывает!

Лиле страшно нравилось, когда он называл ее дочкой: Коля был ровесником ее отца, но она бы предпочла, чтоб отцом был Коля, она впервые почувствовала себя не дрессированной собачкой-служанкой-ученицей «Б»-класса, а настоящей ученицей и настоящей дочкой. Это было одно и то же, и оно куда-то вело, она чувствовала, в Москву, в новую жизнь.

— Ну хорошо, доля у тяжелых, а судьба у легких, доля у тех, кто живет в аду, а судьба — у тех, кто в раю.

— Сдаюсь! — Коля поднял руки. — Ты произносишь двести слов в минуту и потому всех победишь.

— Молчу.

— Иди-ка сюда, — Коля сел на низкую табуретку возле печки, открыл дверцу, подложил поленьев и стал смотреть на огонь. Лиля села рядом на корточки и тоже смотрела на языки пламени.

«Почему у меня язык и там языки? — подумала. — Те языки ничего не говорят. И от них жар».

— У западных, атлантических людей, — начал Коля, — три Парки, сидя по трем углам, ткут судьбу, пока не сомкнется дырочка посередине.

Лиля представила себе большое окно, в которое она смотрит, а оно становится все меньше, меньше, и вдруг больше ничего не видно.

— …А в наших краях ткут девицы, мечтая стать царицами, усекаешь?

— И что? — Лиля отвлеклась на воображаемое окно, но теперь оно стало печной дверцей, Коля ее прикрыл, и стало пусто, как в зале, когда кино кончилось.

— А то, что у нас судьбу не сочиняют наново — правят, чем есть, в руках вожжи, они же плеть. А знаешь, кто правит? Бесы. Так все и говорят: бес попутал, как карта ляжет, черт его знает. И живут по нескольку жизней, потому что каждый десяток лет здесь другая страна. Это и есть доля. Одним бесам наскучивает, приходят другие. Сейчас у нас что — 80-й? Значит, скоро опять доля переменится.

— Так классно же! — обрадовалась Лиля. — Хочу, чтоб моя доля переменилась. А ту, которой у нас нет, ты говоришь, которую ткут, — так и черт с ней.

В Москве Лиля сказала Коле:

— Здесь будто великаны живут, такое все огромное!

Он закивал:

— Да-да, в Москве надо быть великаном. Вот будешь пить томатный сок, и все тебе станет вровень. — Это они зашли в магазин «Консервы», где стояли стеклянные конусы с соками, а над ними висел плакат: «Пейте томатный сок».