В моё уединённое царство ворвался Голицын. Точнее, мягко вошёл, сразу выискивая в темноте комнаты мою притаившуюся в углу дивана фигурку.

– Позволишь? – Я кивнула, и Сергей присел на другом конце дивана. В сумерках питерского вечера глаза его поблескивали, как у кота. Мы помолчали. Я чувствовала, что Голицын не решается начать тяжёлый разговор, который был неизбежен, а я мечтала и вовсе молчать до конца своей жизни, чтобы не рушить нашу прекрасную, воображаемую сказку.

– Вера. – Граф первый нарушил хрупкую тишину. – Ты не хочешь ехать из-за того, что я не могу жениться на тебе?

Я не удержалась от нервного смеха. Да плевать мне было на женитьбу и на развод, и на жену Голицына с высокой колокольни. Я знала, что Сергей любит меня, и этого было достаточно, чтобы кинуться в омут этих не одобряемых всем белым светом отношений. Но если бы всё так было просто.

– Нет, совсем нет. – Произнесла я, на ощупь находя руку мужчины и крепко её сжимая.

– Тогда почему? Я не понимаю… – Я толком не видела его лица, но в голосе звучало такое отчаяние, что сердце замирало. Сергей прижал мою ладонь к своей щеке. Я мягко погладила кончиками пальцев жёсткую щетину.

Я молчала. Потому что ответ был таким простым и сложным одновременно. И неожиданно осознала, что я уже готова рассказать ему настоящую правду. Не все эти лживые истории, наслаивающиеся друг на друга, не отмахнуться в очередной раз. Готова рассказать про себя, про мир и про мою любовь, что не может преодолеть страх. Я мысленно стояла перед горным озером, соблазн прыгнуть в него был невыносимым. А страх холодных вод ещё сильней.

«Разве ты не любишь Голицына?» – прозвучал в моей голове отчётливо голос Уварова.

И я сделала решительный шаг прямиком в ледяное озеро.

– Сергей, это прозвучит безумно, но я тебя прошу отнестись к этому со всей серьёзностью. – Я сделала глубокий вдох. – Я из будущего. – Молчание было мне ответом, потому я продолжила. – В это сложно поверить, но в далёком, очень далёком будущем люди изобретут множество восхитительных вещей, в том числе такие устройства, которые смогут перемещаться во времени за считаные минуты.

– Это самый необычайный отказ в предложении, который я когда-либо слышал. – Донёсся глухой ответ, а рука моя была отстранена от лица. Я тихо вздохнула. Что же, я предполагала, что путь будет непростым.

– Если бы я хотела тебе отказать, я бы так и сделала. – Я села прямо, глядя на Сергея. Глаза постепенно привыкли к темноте, так что теперь, в слабом свете из высокого окна, мы видели друг друга довольно отчётливо. – Вы же близки с императором, верно?

Сергей нахмурился, кивнул.

– Причём здесь император?

Я решила зайти с самого очевидного и самого страшного факта для людей, близких к власти того времени. Если Голицын был вхож ко двору и Павла, и теперь Александра, он наверняка был в курсе настоящей правды. Но об этом точно не могла знать сиротка из провинции. Я крепко взяла Сергея за руку.

– В ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта 1801 года в покои императора Павла ворвались двенадцать гвардейцев. – Я почувствовала, как граф попытался вырвать свою руку из моих ладоней, но не дала ему это сделать. Говорила быстро и тихо. – Среди них был Пален Пётр Александрович, братья Зубовы, Аргамаков, Яшвиль и ещё девятеро недовольных императором. Павел подозревал заговоры против себя каждую минуту своей жизни. Поэтому, заслышав шум, пытался бежать. Сначала через коридор, ведущий к спальне императрицы, но тот оказался заперт, потом попытался спрятаться. Заговорщики вытащили императора из его убежища и заставили подписать акт об отречении. Между Николаем Зубовым и Павлом возник спор на повышенных тонах, а после и короткая схватка. В результате пылкий, да к тому же выпивший Зубов ударил царя своей золотой именной табакеркой в висок. Павел упал без чувств. Скарятин, офицер измайловского полка, довершил дело, задушив императора офицерским шарфом. Наутро народу сообщат, что император скончался от апоплексического удара.

Я замолчала, напряжённо глядя на Голицына. Тот всматривался в моё лицо, не веря услышанному. Конечно, он знал о заговоре, но такие подробности были неизвестны и ему. До 1905 года история убийства Павла будет жёстко цензурироваться.

– К-кто Вам это рассказал? – Граф отнял у меня руку.

– Никто. – Снова вздохнула я, чувствуя, как меня пронимает дрожь. – Об этом пишут в школьных учебниках.

– За это можно запросто уехать в Сибирь, Вера! – В голосе Голицына пробивалось отчаяние. Он пытался мне поверить и не мог.

– В таком случае стал бы хоть кто-то мне об этом рассказывать? – Сергей замолчал, не в силах подобрать контраргумент. Мужчина запустил пальцы в волосы, склоняясь вперёд. – Я могу сыпать фактами до утра, но будет проще и быстрей, если ты мне просто поверишь.

Конечно, просить об этом с моей стороны было довольно глупо. Потому что у Голицына возникло ещё больше вопросов. Он задал несколько о событиях, которые сам знал не понаслышке, потому что в той или иной степени являлся их свидетелем. Потом углубился в древность, а после, что было предсказуемо, начал задавать вопросы про будущее. И здесь пришлось провести грань.

– Прости, но всё я не смогу тебе рассказать, ты просто сойдёшь с ума. – Тихо, но твёрдо отвечала я. – Я и так раскрылась перед тобой лишь потому, что не вижу другого выхода. Я нарушила бесчисленное количество правил, и за это меня могут очень жестоко наказать. Поэтому… – Я в волнении заломила пальцы. – Поэтому я отвечу на три твоих вопроса. И ты должен поклясться, что сохранишь наш разговор втайне. Весь разговор.

Голицын, давно вскочивший со своего места и расхаживающий из угла в угол, остановился передо мной. Его тёмная фигура возвышалась на фоне едва просвечивающегося тонким серпом месяца окна. Он долго молчал. Я уже привыкла к этой его черте, важные размышления давались ему в полном молчании.

– Три вопроса? – Граф аккуратно сел на край кресла рядом.

– Да. – Я обняла себя руками. – Не спеши, ты можешь подумать над ними столько, сколько тебе нужно.

– Россия вступит в войну в ближайшее время? – Вопрос прозвучал почти сразу. Что же, надо признать,