Я много лет рассказывал эту историю в пабах, и каждый раз мои собеседники, дослушав до конца, некоторое время задумчиво кивали, а потом, обернувшись к соседу, начинали:

— Знаете, мне вспомнился еще один способ попасть в Барнсли, минуя М62. Вам знаком поворот к «Счастливому едоку» в Гвизли? Так вот, на втором повороте оттуда…

Одним словом, я провел дома три дня, окунулся в хаос семейной жизни и был счастлив, как щенок, — буянил с малышами, предавался несдержанным изъявлениям любви, слонялся за женой из комнаты в комнату, свил гнездышко на куче газет в углу кухни. Я вычистил свой рюкзак, разобрал почту, по-хозяйски обошел садик и блаженствовал, просыпаясь каждое утро в собственной постели.

Однако я не мог смириться с перспективой скорого отъезда и, чтобы оттянуть время, решил совершить пару однодневных походов. Вот почему на третье утро я прихватил своего доброго друга и соседа, добродушного талантливого художника Дэвида Кука и отправился с ним бродить по его родным местам, Солтеру и Бингли. Ужасно приятно было для разнообразия обзавестись спутником и очень интересно посмотреть на эти глухие уголки Йоркшира глазами человека, который здесь вырос.

Я никогда до тех пор толком не бывал в Солтере, и какой же роскошный сюрприз меня ждал! Солтер, на случай, если вы не знаете, — образцовый фабричный городок, построенный Титусом Солтом между 1851 и 1876 годами. Не так легко решить, что сказать о старом Титусе. С одной стороны, он принадлежал к малопривлекательной породе трезвых, расчетливых, самоуверенных, богобоязненных промышленников, на которых, кажется, специализировался девятнадцатый век; он хотел не просто нанимать рабочих, но владеть ими. Рабочие его фабрики должны были Жить в его домах, молиться в его церкви и до последней буквы разделять его взгляды. Он не допускал в своем поселке пабов, а местный парк задушил суровыми предписаниями, воспрещающими шум, курение, игры и другие непристойные действия. Рабочим дозволялось кататься на лодках по реке — но только почему-то требовали, чтобы на воде одновременно было не больше четырех лодок. Короче, волей-неволей приходилось быть трезвыми, трудолюбивыми и смирными.

С другой стороны, Солт проявлял на редкость передовые взгляды в области социального обеспечения, и его работники, несомненно, вели более опрятную, здоровую и удобную жизнь, чем промышленные рабочие того времени в любой другой точке мира.

Солтер, пускай его ныне поглотили распространившиеся пригороды Лидса и Брэдфорда, построен был в чистой, открытой сельской местности — большое отличие от нездоровых трущоб центрального Брэдфорда, где в пятидесятых годах девятнадцатого века борделей было больше, чем церквей, а закрытой канализации — ни единого ярда. Из бесцветных грязных домишек, стоявших стена к стене, рабочие Солта переезжали в просторные светлые домики, каждый со своим двориком, газоснабжением и по меньшей мере двумя спальнями. Должно быть, им чудилось, будто они попали в Эдем.

На отлогом участке над рекой Эйр с видом на Лидско-Ливерпульский канал Солт возвел тяжеловесное фабричное здание, известное как Дворец индустрии, — в его время это была самая большая из европейских фабрик, она занимала 9 акров и щеголяла башенками в итальянском стиле, скопированными с церкви Сайта Мария Глориозо в Венеции. Кроме того, он разбил парк, выстроил церковь, «институт отдыха, бесед и просвещения», больницу, школу и 850 аккуратных нарядных каменных коттеджей вдоль мощеных улиц, носивших имена жены Солта и одиннадцати его детей. Возможно, наиболее примечательным из этих учреждений был институт. Созданный в надежде отвратить рабочих от опасностей алкоголя, институт имел гимнастический зал, лабораторию, бильярдную, библиотеку, читальню, лекционный и концертный залы. Никогда еще работники ручного труда не получали более щедрой возможности для самоусовершенствования, и многие из них с энтузиазмом за нее ухватились. Некий Джеймс Уоддингтон из невежественного чесальщика шерсти стал мировым авторитетом в лингвистике и светочем «Фонетического общества Великобритании и Ирландии».

По сей день Солтер выглядит на удивление цельным, хотя фабрика давно уже ничего не производит, а дома перешли в частную собственность. Один этаж фабрики отдан удивительной — и бесплатной — постоянной выставке работ Дэвида Хокни, а остальное пространство занято торговыми павильонами, выставляющими на продажу поразительное разнообразие оригинальных тканей, стильной и роскошной домашней утвари, книг и художественных открыток. Просто чудо — обнаружить такое место, рай молодого профессионала, в забытом углу Брэдфорда. Тем не менее он по всем признакам процветает.

Мы с Дэвидом неспешно осмотрели галерею (я никогда не уделял много внимания Хокни, но вот что я вам скажу: этот парень умеет рисовать!), потом побродили по улицам между прежними рабочими коттеджами, чистенькими и любовно ухоженными, а потом через парк Робертс направились к Шипли-Глен, глубокой лесистой долине, выводящей на широкий простор общинных земель, где обычно можно встретить людей, выгуливающих своих собак. На вид долина совсем дикая и нетронутая человеком, а на самом деле сто лет назад здесь располагался чрезвычайно успешный парк аттракционов — первый в мире.

Среди множества аттракционов было катание на летучей гондоле, «большая медведица» и нечто, названное в афишах «Величайшей, широчайшей, наикрутейшей катальной горкой для тобогганов из всех, возведенных на Земле». Я видел картинки: дамы с зонтиками, усатые мужчины в жестких воротничках; и выглядит все действительно довольно волнующе, особенно тобогганы, скатывающиеся, пожалуй, на четверть мили с крутого и опасного склона. В 1900 году, когда сани, полные катающихся, на канате втягивали наверх для нового спуска, канат оборвался, и пассажиры грудой кончили свое волнительное путешествие под склоном, а с ними пришел конец и парку аттракционов Шипли-Глен. Сегодня от этих оригинальных забав остался только потрепанный трамвай, катающийся вверх-вниз по склону, очень скромно и неторопливо, как катался в 1895 году, зато в высокой траве мы отыскали старый след прежней катальной горки и слегка разволновались от этой находки.

Вся эта местность хранит археологические свидетельства не столь уж далекого прошлого. Примерно милей дальше по заросшей дорожке стоял Милнер-Филд, разукрашенный каменный дворец, выстроенный Титусом Солтом Младшим в 1870 году, когда фамильное состояние представлялось неисчерпаемым и вечным. В 1893 году текстильное производство поразил внезапный крах, Солты не смогли оплатить издержек и потеряли контроль над фирмой. Потрясенные и униженные, они распродали дом, фабрику и все, с ними связанное. Затем последовала цепь странных и зловещих событий. Все без исключения владельцы Милнер-Филда, сменявшие друг друга, попадали в необъяснимые и грозные катастрофы. Один, играя в гольф, ударил себя клюшкой по ноге и погиб от гангрены. Другой, придя домой, застал юную невесту в непристойных объятиях своего подчиненного. Он застрелил подчиненного — а может быть, и обоих, отчеты расходятся, — но, так или иначе, устроил в спальне страшный беспорядок и был отправлен на растяжение шеи.

Очень скоро дом приобрел нехорошую репутацию. Люди ненадолго вселялись в него и внезапно выезжали — с пепельными от страха лицами и страшными ранами. В 1930 году, когда дом в последний раз выставлялся на продажу, покупателя не нашлось. Двадцать лет он простоял пустым, и наконец, в 1950 году его снесли. Теперь участок зарос бурьяном и можно пройти мимо, даже не догадавшись, что здесь некогда стоял один из красивейших дворцов севера страны. Но, пошарив в высокой траве, как это сделали мы, вы найдете пол старой музыкальной комнаты, выложенный узором из черной и белой плитки. Он странно напоминает римскую мозаику, виденную мною в Уинчкоме и производит не меньшее впечатление.