Номер, набранный Фелисити, не отвечал. Она с минуту подумала и стала искать другой номер в адресной книжке.

Она нашла имя того, кого искала, — Маргарет Аркенс, гинеколог, которая была замужем за Джеймсом Аркенсом, тоже гинекологом. Подумав о них — загорелых, молодых, смеющихся, белозубых, — она почувствовала себя идиоткой.

А Теневой продолжал сидеть. Он отложил в сторону газету и, судя по тому, что могла разглядеть Фелисити, выглядел более взволнованным, чем раньше.

— Мистер Теневой, что вас тревожит? — спросила она.

— Насколько я понимаю, вы ищете своих друзей-медиков, — сказал Жемчужная Тень. — Они могут вам посоветовать принять снотворное или что-то еще.

— Несомненно, — сказала Фелисити, начиная видеть некий выход из ситуации. — Я в любом случае приму снотворное.

— Если вы так поступите, это может меня убить.

— Успокойтесь. Просто успокойтесь. Я приму слабое снотворное. Но, честно говоря, мне действительно нужно что-то принять, чтобы заснуть.

В ванной Фелисити взяла одну белую таблетку из своего медицинского шкафчика. Почистила зубы. Затем заглянула в дверь гостиной. Жемчужная Тень уже ушел. Чтобы полностью в этом увериться, она, прежде чем лечь в постель, обошла весь дом. Да, таблетка сработала. Она хорошо поспала.

— Сестра, успокойтесь. Просто успокойтесь.

— Он — в приемной, — сказала сестра.

Было девять тридцать следующего утра — время, когда открывался кабинет психиатра.

— Есть другие пациенты? — спросила Фелисити.

— Еще трое. Но они, похоже, не замечают его.

Фелисити вполне этому верила. Большинство пациентов психиатра странно выглядят, особенно в ожидании консультации.

— Он может снова пройти сквозь меня, — громко взвыла сестра. — Мне становится жутко от этой мысли.

— Тише, — сказала доктор. — Вас могут услышать.

Дверь в кабинет была открыта. Кто-то услышал ее.

Доктор Маргарет Аркенс заглянула в дверь:

— Что-то случилось?

— Сестра Симмонс не очень хорошо себя чувствует, — сказала Фелисити таким тоном, что было ясно: теперь она твердо знает, как действовать дальше.

— Я испытала нечто ужасное, — сказала сестра Симмонс. — Вчера вечером, а сейчас — сегодня утром — это снова случится.

Маргарет и Фелисити проявили к ней необычайное внимание. Фелисити сама сделала ей укол, чтобы она успокоилась, и, отведя ее в комнату отдыха персонала, уложила.

— Переработала.

Оба доктора посмотрели друг на друга и со знанием дела покачали головой. Они обе уже давно знали, что все в их отделении перерабатывали, включая их самих.

Возвращаясь к себе в кабинет, Фелисити заглянула в приемную. Жемчужной Тени там не было.

Фелисити рекомендовала сестре Симмонс взять на месяц отпуск и пропить курс успокоительного. Сестра Симмонс жила в большой семье, все члены которой страшно волновались всякий раз, когда она, забыв принять свои таблетки, считала, что в комнате кто-то «есть». Она часто вскрикивала.

— У нее по-прежнему бывают галлюцинации, — сказала ее сестра по телефону.

А Жемчужная Тень однажды вечером снова посетил Фелисити.

— Вы что, хотите убить меня, давая ей все эти успокоительные?

— Да, — сказала Фелисити.

— Она может принять чрезмерную дозу.

— Наверняка примет, — сказала Фелисити.

— Но это же убьет меня.

— Я знаю, — сказала она. — Если вы не оставите нас в покое, вам скоро конец.

— Но я же ваш пациент.

— Вы ничего не почувствуете, — сказала доктор. — Абсолютно ничего.

У Жемчужной Тени вид был ужасно испуганный.

— Ваша единственная надежда, — сказала Фелисити, переключая телевизор с канала на канал, — оставить нас в покое и пойти лечиться куда-нибудь в другое место.

Сестре Симмонс стало лучше. Ни она, ни доктор Фелисити Грэйленд больше не видели Жемчужную Тень, но несколько лет спустя они услышали, что где-то на севере умер психиатр от передозировки барбитуратами, от которых — как ни странно — его кожа стала прозрачной и словно бы жемчужной.

© Перевод. Н. Анастасьев, 2011.

В Си-Пойнте, на океанском побережье, обрывающемся мысом Доброй Надежды, в 1942 году постоянно что-то праздновали, отовсюду доносился шум веселья, а море, что ни день, выносило на берег тело в военной форме — бывало, что и не одно. Воды вокруг мыса были густо заминированы. Люди группами бросались вытаскивать тех, кому удалось уцелеть. Девицы с побережья и из гавани, по двое, ловили сходивших на берег моряков с тех кораблей, которым все же удалось пойти в залив.

В ожидании корабля, следующего в Англию, я жила на берегу, в доме миссис Йен Клут, жены ростовщика. Из окна, подле которого миссис Йен Клут до боли в глазах вязала носки для военных, ей было удобно следить за входом, и стоило мне зайти к себе в комнату или, наоборот, выйти, как она приоткрывала дверь и, не переступая порога, делилась последними новостями.

Это была невысокая женщина лет пятидесяти трех, Уроженка Сомерсета. Ее муж, Йен Клут, давно потерялся в Трансваале, где, по слухам, жил с местной женщиной. Жене он оставил трех дочерей, дом на берегу и ломбард, примыкающий к его тыльной части, со стороны какой-то грязной улочки.

Миссис Йен Клут в меру своего понимания довела до ума все начинания мужа. Дом находился в лучшем состоянии, чем когда-либо, и большую часть комнат хозяйка сдавала внаем. Ломбард же так и вовсе процветал, так что миссис Йен Клут смогла прикупить еще и лавку по соседству, в которой торговала всякими подержанными вещами, не выкупленными из ломбарда. Процветали и все три дочери. По словам очевидцев, в школу они бегали в башмаках на босу ногу, ибо, пока в доме жил отец, все деньги уходили на два его самых больших увлечения — желтый ликер «Адвокат» и чернокожих девиц. Но если посмотреть на дочерей сегодня, никогда не поверишь в их горькое прошлое. Младшая, Иза, — школьница с длинными золотистыми косами, девушка в своем роде весьма соблазнительная. Две другие, обеим под двадцать, более походят на мать, невысокие, застенчивые, тихие, воспитанные, чопорные и скромные. Зовут их Грета и Майда.

Миссис Йен Клут редко открывала дверь в свою комнату достаточно широко, чтобы можно было ее рассмотреть. Этой привычке следовали и другие члены семьи, хотя скрывать от посторонних глаз было, в общем, нечего. Обычно миссис Йен Клут, одна или с кем-нибудь из дочерей, застывала в узком проеме двери, открытой не более чем на двенадцать дюймов, и глядела куда-то через плечо. В коридоре было темно, ибо, будучи женщиной бережливой, она даже не вкручивала лампу, так что свет там не горел никогда. Однажды, войдя в дом, я разглядела в полоске света, пробивавшегося из хозяйских апартаментов, небольшую фигуру, тонкий профиль и шишковатый пучок волос.