Понаблюдав за ними несколько минут, всадники развернулись и поехали обратно к храму. Скоро цоканье копыт растворилось в полуденном зное.

Солдаты вернулись к своим разговорам. Под монотонное гудение их голосов Ромка стал подремывать на солнцепеке.

Часа через полтора появился Мирослав, сел рядом с лафетом, на котором заворочался юноша, вырванный из дремоты, и, вопреки обычаю, заговорил первым:

— Адмирал — либо самый великий дипломат в мире, либо самый бездарный.

— Что случилось-то?

— Он двух вождей из полона отпустил.

— Это мы видели. А чего отпустил-то?

— С подарками для великого короля табасков.

— А что король?

— Король-то? Да король либо тем же ответит, либо посмеется от пуза.

— Я бы посмеялся, — улыбнулся Ромка.

— Наверное, поэтому ты и не король, — спокойно ответил Мирослав.

Ромка не нашел достойного ответа, задавил в себе очередную обиду и поспешил перевести разговор на другое:

— А по поводу отца что? Спрашивали?

— Спрашивали. Вожди сказали, что сами не видели, но слышали, будто здесь проплывал корабль, на котором белолицый человек ушел дальше на юг, к ужасной империи Мешико.

— Прямо так и ужасной?

— Хероним так перевел. Эти мешики немалую силу набрали, много земель под себя подгребли. Их тут все боятся.

— А Кортес что?

— Кортес говорит — надо идти их воевать. Но это он уже потом, когда касиков отпустил. Говорит, золота у них много.

— Дядька Мирослав, а как вы все это поняли? Вы же по-гишпански не разумеете, да и языка туземцев не знаете. Или знаете?

— Плыли пока, вызнал немного у матросов. Понять кое-что могу. А Кортес все-таки велик. Глянь-ка.

Ромка встал на лафет и посмотрел за стену.

Обходя стороной следы недавнего поражения, к городу двигалась колонна туземцев. Во главе ее десять дюжих воинов несли большие, богато изукрашенные носилки, на которых восседал невысокий человек, одетый в наряд из перьев, переливающийся всеми цветами радуги. Таких роскошных и ярких одежд юный граф не видел даже в царских палатах, когда бывал там с князем Андреем. За носилками поспешали человек двадцать. Разношерстно одетые, они несли штандарты, знамена и большие опахала. Чуть наособицу брели несколько старцев. Судя по богатым одеждам и горделивой осанке, это были советники. За ними строем, чеканя шаг, шли еще человек двадцать с круглыми щитами, длинными копьями, в кожаных касках на головах — прямо гвардия. Немного отстав, чтоб пыль не набивалась в нос, семенила группка приземистых пузатых людей неопределенного возраста, по виду стряпчих, постельничих и прочей мелюзги, которую в Москве принято называть дворней или дворянами. За ними несколько воинов вели около двадцати женщин, связанных за лебединые шеи одной длинной веревкой.

— Дядька Мирослав, это кто такой? Местный князь?

— Если нет, я сильно удивлюсь, — ответил ратник.

Кортеж остановился примерно на полдороге от леса до города. Воины мягко опустили носилки на землю. Постельничие и стряпчие раскинули ковры, сплетенные из длинных стеблей, расставили плетеные стулья, установили ванну и налили в нее воды, принесенной с собой. Носильщики пересадили князя на низенькую деревянную лавку и вместе с ней перенесли поближе к бассейну. С женщин сняли веревки, они расселись по кругу и начали растирать князю руки, ноги и плечи.

— Надолго устроились, — проговорил Ромка.

— Зря. Адмирал не заставит себя ждать, — ответил Мирослав.

И действительно, минут через пятнадцать над стенами раздалось знакомое цоканье. На этот раз меду кавалеристами шел сам Кортес и несколько солдат с аркебузами на плечах. Чуть сзади семенили Херонимо де Агильяр, взятый в качестве переводчика, и епископ Ольмедо. В руках церковники держали сумки с требниками, четками, распятиями и письменными принадлежностями. Они не оставляли надежд обратить туземцев в истинную веру.

— Вот и посольство, — прокомментировал Мирослав. — Да не рой ты копытом землю, — остановил он Ромку. — Ты-то точно туда не попадешь.

— А вы?

— А мне там что делать?

— Как что? Разведаете, узнаете, запомните.

— И то верно, — ответил Мирослав и поднялся на ноги.

Пристроившись в хвост процессии, он проскользнул между всадниками, догнал священников и принял из их рук тяжкую ношу. Те уставились на него с одобрением и, не сговариваясь, одновременно перекрестили.

— Ну и резня тут у них была, почище той, на берегу, — уважительно молвил огромный узкоглазый детина в распираемой мускулами рубахе.

— Да уж, повоевали, — ответил высокий человек, закутанный до горла в плащ. — А сейчас перемирие заключают, наверное?

— Похоже на то. Вон и подарки, и наложницы.

— Ладно, ты особо не высовывайся. Заметят.

— Да кто заметит? Смотри, как все разглядыванием подарков заняты. Сейчас зенки повылезут. О, закончили вроде. Нравятся мне эти дикари. Ты им бусы, они тебе золото. Ты им в рыло, они тебе почет и уважение. — Детина покачал соскучившимися по работе кулаками, словно взвешивая их. — Ты их в кандалы, они тебе наложниц. Смотри, баб испанцам отдают.

— Когда по-другому было? Война везде одинаковая, — ответил человек в плаще.

— И то верно, но здесь как-то чудней будет. Другой край света.

— Мало ты по свету ходил. У ариев в Индии или у желтоликих в Поднебесной за великой стеной ничуть не скучнее.

— Ничего, бог даст, и в Поднебесной побываю, и в Индии.

— Ты мечтать перестань, а в город сходи, как стемнеет. Посмотри, что к чему, разведай, чем мальчишка занимается. А воина этого, если случай будет, приголубь. — Высокий мужчина выразительно провел ладонью по горлу. — Никто и дознаваться не станет. Все спишут на проделки местных.

Детина кивнул, потом пнул сапогом в ляжку капитана, сидящего на корточках. Вставай, мол, да двигай обратно на корабль. Навигатор вскочил с земли сам.

Процессия возвращалась. Кортес, все так же окруженный всадниками, шел с гордо поднятой головой. Было видно, что необходимость вести себя высокомерно всех очень тяготит, людям не терпится поскорее добраться до стен.

Причина нетерпения покоилась в руках солдат, идущих сзади. Теперь их мешки были набиты не побрякушками, а прямоугольными золотыми слитками и небольшими статуэтками чудных зверей и местных идолов. Следом семенили священники. Они были не в меру возбуждены и суетливы. Неужели их так волнует злато? Церкви вроде и своего должно хватать, а служителям ее оно и вовсе ник чему.

Ах, вот в чем дело! Следом за священниками Мирослав вел два десятка рабынь, подаренных Кортесу. Их бронзовые, почти неприкрытые тела вызывающе сияли на сером фоне пересохшего поля. Все были чудо как хороши, но особенно выделялась одна. Выше остальных на полголовы, с более светлой кожей, стройная, статная, она плыла, как царевна-лебедь среди уток.