— Вот и я так думаю, — подал голос Хуан Веласкес де Леон. — Есть нечего, золото у местных все собрали. Можно и обратно на Кубу отчаливать.

— Тебе-то хорошо, — выкрикнул кто-то из незнакомых капитанов. — У тебя поместья какие на Кубе да на Эспаньоле, а нам с долгами не расплатиться. Снова придется к дяде твоему на поклон идти, мол, возьмите в следующий поход. Так до конца жизни и скитаться бездомными псами?!

— Я тебя за нос не тянул, — высокомерно ответил Веласкес де Леон. — А псом… Ну, раз ты псом родился, то почему бы тебе псом и не помереть?

Алонсо Эрнандес Пуэрто-Карреро навалился на плечи побагровевшего капитана, не давая ему вытянуть стилет. Кортес под страхом смерти запретил дуэли. А де Леон задрал голову, развернул плечи и нарочито медленно скрылся за воротами.

Через узкие прямоугольные окна в зал лились потоки солнечного света. Великий Мотекусома в длинной накидке и пышном плюмаже из перьев, спадающем на глаза, восседал на литом золотом троне. Два могучих прислужника с вырезанными языками и выжженными барабанными перепонками огромными веерами гоняли по залу горячий воздух.

На ступеньках перед троном склонились ниц два главных жреца государства. Один, невысокий пухлый мужчина в кроваво-красной накидке, был верховным жрецом храма бога войны Уицилопочтли. Второй, худой и быстрый в движениях, служил божеству преисподней Тескатлипоки. У обоих под ногтями застыли темные полоски чужой крови, ею пропахли и их плащи. Повелителя тошнило от этого запаха, но он старался не подавать виду.

— Великий правитель! — не поднимая головы, говорил жрец бога войны. — Эти люди с востока не так уж сильны, как мы думали. Недостойные табаски смогли убить нескольких, что же говорить о ваших воинах, каждый из которых стоит сотни этих болотных пиявок. Я каждый день приношу мальчика в жертву Уицилопочтли, и сегодня бог поведал мне, что хочет, чтоб мы принесли ему в жертву не менее сотни белых людей.

— Я каждый день приношу в жертву девственницу, и сегодня Тескатлипоки сказал мне, чтобы мы не слушали их разговоров о своей вере и не смотрели на фигуры их божеств и особенно на крест. Тескатлипоки говорит, что люди, преклоняющие колена перед простым столбом с перекладиной, не могут быть сильными и могучими.

Мотекусома задумчиво постучал пальцами по голове золотой птицы, венчавшей подлокотник его трона, еще раз вгляделся в рисунки, разложенные перед ним, и задержал взгляд на изображении молодого безусого воина в том самом шлеме.

— Повелеваю белых людей не убивать, препятствий им не чинить. Будем сохранять видимость приязни. Надо отправить им богатых подарков, еды, чтоб они могли снарядить свои большие пироги и уплыть обратно на восток. А если не уплывут, то еды больше не давать. Пусть поймут, что они нежеланные гости.

Ромка сидел на пахнущем смолой крылечке только отстроенного домика и грел на солнце грудь, застуженную в ночном дозоре. Он за обе щеки уплетал куриную ногу, заедая ее пресным кукурузным хлебцем. После почти двухнедельного сидения на выловленной из моря рыбе, подбитой стрелками птичьей мелочи и червивом хлебе, который доставили им посланцы Мотекусомы, еда, добытая Альварадо, всем казалась пищей богов. Кортес отправил капитана кавалеристов за фуражом после того, как индейцы совсем уж остыли в своем радении о посланцах короля Карлоса.

Поначалу все шло неплохо. На следующее утро после ухода Тентитля к воротам города явился караван из целой сотни тяжело нагруженных индейцев. Они принесли фрукты, битую птицу, корзины кукурузных лепешек и кули с мукой. Пока рабы-кубинцы и солдаты оттаскивали все это в пакгауз, из-за поворота появились послы. Подойдя к Кортесу и капитанам, вышедшим им навстречу, они поклонились, окурили всех из кадильниц, а потом на несколько голосов произнесли речь, полную приветствий и заверений в любви и дружбе.

Речь была длинной, к концу некоторые капитаны стали откровенно скучать. Но тут дело дошло до подарков. Индейцы опять раскатали на земле большую циновку, на которую выложили сначала несколько отрезов хлопчатобумажной материи, а потом и кое-кто подороже.

С капитанов, казалось, уже знакомых с мешикской щедростью, разом слетела вся скука. При появлении на свет опахал и вееров из перьев удивительного зеленого цвета в золотых и серебряных оправах, золотых ожерелий с большими подвесками, статуэток зверей и птиц тончайшей работы, золотого и серебряного дисков с изображением животных и астрологических знаков глаза их становились все больше и больше. А когда на сцене появился Ромкин шлем, до краев наполненный золотым песком, сердца у многих дрогнули от лишнего подтверждения того, что золота тут действительно много.

Лицо де Агильяра, все шире растягивающееся в улыбке по мере того, как он переводил сказанное касиком, вдруг начало мрачнеть.

Он обернулся к Кортесу:

— Послы говорят, что великий Мотекусома искренне рад прибытию гостей, считает их храбрецами, а великого императора Карлоса уважает и готов послать ему подарок, состоящий из драгоценных камней. Но их господин не видит нужды в нашей поездке к нему. Это их окончательный ответ.

Лицо Кортеса побелело. Он уставился на посла как кот на канарейку, но тот спокойно выдержал его взгляд.

— Тогда прошу сообщить, что велик будет гнев нашего монарха, если мы, придя из столь дальних стран, через столько морей, ради одной лишь заботы — увидеть великого Мотекусому, этого не исполним, — сдерживая гнев, пробормотал он.

Послы молча поклонились, но остались непреклонными.

Тогда Кортес через силу улыбнулся и велел нести ответные подарки. Со стороны конкистадоров они были поскромнее: две рубахи голландского полотна, бусы и позолоченный бокал флорентийской работы для послов, три рубашки голландского полотна и разная мелочь для самого правителя. Мешики приняли эти подарки с достоинством, заверили, что люди с востока будут обеспечены всем необходимым, и покинули лагерь.

Но эти обещания стоили не больше, чем испанские подарки Мотекусоме. Несколько раз из ближайшего селения им приносили еду — корзины с сухарями, пару мешков подмокшей муки. Местные жители, раньше охотно менявшие на бусы и зеркала еду и мелкие золотые безделушки, теперь почти не наведывались на площадку перед воротами, а если приходили, то держались недоверчиво, с опаской.

Отчасти их можно было понять. Родственники Веласкеса пару раз устраивали при них скандалы, требуя, чтоб Кортес запретил солдатам обмен. Ведь такого пункта в контракте нет, и губернатору не будет прибыли. Один раз, когда Кортес отбыл с инспекцией на корабли, они пинками погнали индейцев, пришедших торговать.

Одним пасмурным утром выяснилось, что из лагеря исчезли люди, оставленные касиком следить за доставкой провианта, и всем стало ясно, что манна небесная теперь на них падать не будет. От недоедания, ран, полученных в Табаско, и болезней отдали богу душу тридцать пять человек. Вот и было решено отправить Альварадо за провиантом в глубь империи.

По возвращении дон Педро рассказывал, как с сотней солдат он дошел до города Коташтла. Заслышав о приближении отряда, туземцы покидали жилища в такой спешке, что к приходу испанцев костерки на алтарях перед статуями местных божков еще не успевали погаснуть.