Он весь подобрался.

– Здравствуйте, господа… Как могу обращаться?

Я назвал имена-отчества и сел напротив него. Марина осталась стоять. Это она хорошо сделала: ее положение причиняет неловкость директору.

– Нам нужно узнать о вашем бывшем ученике, Юрии Малахове.

Тут он помедлил, покряхтел и спросил:

– Простите, уважаемые, вы из какой организации?..

Хм. Разумеется, я мог предъявить ему «корочку», в которой значится громогласное «прокуратура». Но ведь задача не в том, чтобы посверкать документами. Красные «корочки» – не оружие пситехника.

– Пётр Игнатьевич, – с оттенком укоризны улыбнулся я и чуть повел глазами вверх.

Директор снял очки и поглядел на нас уже помимо стекол.

– Из министерства, что ли? Я не предупрежден…

По голосу было ясно, что не в предупреждении или отсутствии оного дело. Просто он нам не доверяет. Я промазал мимо окна и пытаюсь войти в стену.

– Предупреждать не обязаны, – холодно ответил я, съезжая в область грубого, не изящного волевого давления.

Старичок поежился, быстро напялил на нос очки, словно спрятался за ними.

– Мы не уполномочены разглашать. Можете осмотреть архив, если желаете.

– Архив осмотрим, разумеется. Но имеем также несколько вопросов.

Я ощущал себя следователем, директор ощущал меня следователем, и это было паскудно. С кем люди говорят наименее охотно – так это со следователями.

– Если надо, отвечу, – процедил директор, ясно давая понять, как именно он ответит. По два-три слова на каждый вопрос, не больше.

Вот тут Марина с размаху брякнула на стол свою сумку и принялась рыться в ней, извлекая на свет божий мобилку, блокнот, упаковку колготок, кошелек, банан.

– Черт, где же оно запропастилось… – приговаривала сквозь зубы. – Простите, Владимир Николаич, куда-то я ее засунула… Сюда же клала, точно помню!..

– Кого засунула?.. – подыграл я.

– Бумага… ордер этот… мы же должны предъявить… черт бы ее!

К горке вещей на столе прибавилась косметичка, тощая книжонка Стивена Кинга, пачка влажных салфеток и авторучка. По губам директора пробежала улыбка.

– Да не трудитесь вы!.. Я же сказал: отвечу.

– Ну как же так!.. – Марина упорно продолжала раскопки. – Была – и не стало! Вот растяпа, господи!..

Она ляпнула на стол блистер аспирина, матерую связку ключей, перочинный ножик и напоследок – какую-то красную тряпку. Прежде, чем директор опознал в тряпке женские трусики, Марина ойкнула и швырнула их назад в сумку. Шлепнулась на стул и обхватила голову руками.

– Простите, Владимир Николаич, я – полная дура. Позвольте, позвоню в Киев, нам пришлют факсом. У вас есть факс, Петр Игнатьевич? Да, вот же он, что я спрашиваю.

Она схватилась за трубку аппарата. Старичок мягко остановил ее:

– Не нужно звонить. Мы тут сами обойдемся, собственными силами.

– Нельзя так, это неправильно, Петр Игнатьич. Мы вас как будто не уважаем: явились с улицы и расспрашиваем. Ищейки какие-то.

– Да нет, я так не подумал…

– Подумали! Я бы и сама подумала: кто такие, чего явились?! Вот же я дура. Целую ночь трястись по рельсам – и без толку. Самое главное забыла… – она сбилась и безо всякой связи сообщила: – Знаете, в поезде так душно. Вроде, октябрь, должно быть прохладно – а в вагоне прямо парилка. Зачем они так топят?.. Вы любите поезда, Петр Игнатьевич?..

Тогда директора прорвало. Он рассказал, что лет десять уж не ездил поездами, и на то есть причина. Дети живут в Миргороде, туда ходит маршрутка, а брат – на Камчатке, туда не то что поездом, а и самолетом не особо долетишь. И в отпуск Петр Игнатьевич давно уже не ходил. Им с Ниной (Нина – супружница его, сорок два года уже в браке) не хочется никуда ехать. Привыкли они к Полтаве, да и годы не те. Сейчас если развести всю эту канитель – выбрать курорт, достать путевки, потом купить билеты, потом еще собраться, добраться – так это больше устанешь, чем отдохнешь. Такой отпуск тяжелее работы получится, вот они и не ездят. Разве что денька на три за город, на участок. У них там на берегу Ворсклы дачка – ну, вроде избушки на курьих ножках. Еще в восьмидесятые получили шесть соток, вот и…

Я слушал и чувствовал себя, конечно, полным идиотом. Пятый – речевой – центр у старичка светился? Светился. Значит, поговорить любит. Человек он маленький? Маленький. Тревожный? Тревожный. Надломленный? Не без этого. Значит, с кем он будет говорить охотно? С тем, кого не боится. Доверять он станет тому, кто слабее, глупее, младше, кто в чем-то даже несуразен, бестолков. К нему надо было подходить снизу, а не сверху! Директор детдома!.. На виду же лежит. Вот Марина и впала в детство, насколько смогла…

Беседа уже обратилась к детскому дому. С помощью ли Марины?.. Кажется, нет. Директор не мог не заговорить о том, что занимало половину его жизни. Он стал рассказывать о детках – Марина ахала от умиления. Директор коснулся темы финансирования и государственной скупости – Марина старательно возмутилась. Он помянул добрых людей, что приходят в детдом с подарками; она, розовея от смущения, предложила пожертвование. Петр Игнатьевич стал отнекиваться, но потом все же взял, назвал Марину ласточкой и доброй душой. Она возразила: да что деньги, глупости, деньгами счастье не купишь. Самое ценное – это внимание. Когда люди находят время, чтобы поговорить с детьми, поиграть, проявить заботу… Я не успел оглянуться, как мы очутились в игровой комнате в обществе четырех мальчиков и двух девочек лет этак семи-восьми.

Добрых пару часов мы играли в лото и шашки, строили башенку, изучали местный автопарк. Ребята наперебой рассказывали, как зовется каждая моделька, сколько у нее лошадиных сил и сколько километров в час едет. Я поведал про свою «тойоту» и подвергся суровой критике:

– Всего сто восемьдесят километров?.. Это мало! Вот смотрите – это «додж вайпер», он едет триста десять километров в час!

В доказательство детеныш запустил машинку по паркету, она шустро промчалась через комнату и треснулась в дальнюю стену. Не триста километров в час, но почти.

Марина посвятила себя башенке: игроки по очереди вынимали деревянные брусочки из основания башенки и перекладывали наверх так, чтобы строение при этом не развалилось. Ферзь была очень сосредоточена: хмурила брови, надувала губки, в особо трудных случаях, балансируя на грани катастрофы, даже высовывала кончик языка. Тем не менее, раз за разом башня рушилась как раз на ходе Марины. Это происходило с ужасающим грохотом, Марина ойкала и хваталась за голову, девочки хохотали во все горло; потом все вместе ползали на четвереньках по полу, собирая детальки.

Я не уставал удивляться тому, насколько психически здоровыми оказались здешние дети. Ясное дело, детдом экономил на чем только мог: ремонт не делался уже лет двадцать, у половины игрушек было что-нибудь отломано, одежда у деток – если подумаю о секонд-хенде, вряд ли сильно ошибусь. Однако столь же очевидно и другое: дети относились к нам открыто, весело, радушно. А такое возможно лишь в одном случае – если персонал относится к ним со всей добротой.