Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Продавец говорит, что обменного пункта нет. А газеты покупают на те советские копейки, которые у людей случайно остались. Но у меня ни копейки не осталось.
Вдруг вижу – на «Правде» написано: «Газета основана в 1880 году Димитром Благоевым». Понимаю: тут что-то не то.
Сижу и рассуждаю о новой пишущей машинке на основе технологии ксерокса. Долгие технические споры, довольно глупые.
Вдруг в коридоре – почти в дверях комнаты – девушка-девочка лет четырнадцати, в странном старомодном наряде. Серое пальто колокольчиком. Рейтузы.
Беретка. Светлые волосы лапшой. И с беретки тоже свешивается драповая лапша – стиль сороковых. В руках портфель.
Мы все – Оля, Витя (Олин сын) и я – немножко остолбенели.
Вдруг чей-то голос говорит: «Она в окно влезла».
Она тоже на нас остолбенело смотрит, и вдруг бросается бежать к двери, к выходу из квартиры. Я кидаюсь ей вслед, не зная, что буду делать – надо ее задержать, да? Я хватаю ее за руки. Она лениво, но сильно отбивается. Я чувствую «запах девочки», запах немытой восьмиклассницы.
Мы с Андреем Колесниковым делаем нечто вроде барельефа из фигур-кукол. Прибиваем их мелкими гвоздями к фанере. Не за руки-ноги, а за одежду. Две куклы – милиционер и пионер. Потом оказывается, что они живые.
Вышел купить овощей на лотках, случайно взял с собой Олину сумку. Купил что-то, кладу в сумку – вижу, там ее ключи. Звоню ей сказать, чтоб не искала ключи по всему дому, – я знаю, что она собиралась уходить. Хочу сказать, чтоб дождалась меня, я очень скоро буду.
Звонок ее мобильника раздается в сумке, которую я держу в руках. Никакой досады, просто смешно.
< У меня довольно давно уже был такой случай: человек ушел, забыв портфель в редакции. Я набираю его номер, чтоб он вернулся, – и слышу, как звонит мобильник в его портфеле. >
Приснилось, что орехи и цукаты просыпал из пакета на пол.
Думаю, надо ли их подбирать, и как это сделать, и не лучше ли их веником на совок и в ведро? Я потому сомневаюсь и колеблюсь, что они не рассыпались по всему полу, а лежат небольшой горкой. То есть, думаю я, те орехи и цукаты, которые на вершине этой горки, которые не коснулись пола, вот их можно подобрать и спокойно съесть.
Во сне я вспоминаю переводчика Игнатия Ивановского, как он рассуждал про переводы Киплинга. Он сказал так: «Киплинга можно читать в любом, самом плохом переводе, и всё равно будет неплохо. Вот, представь себе, целую телегу душистой лесной земляники высыпали кучей в грязную помойку. И некоторое время эту землянику можно будет есть. Из середины кучи».
На кафедре классической филологии обсуждают диалоги Платона. Кто-то говорит, что и Сократ, и все его ученики – это художественные образы, чистый вымысел Платона.
Путин говорит Лебедю:
– Будешь президентом после меня. Если любишь Россию – соглашайся!
Лебедь извиняется, объясняет, что он уже умер.
Девочка лет десяти в клетчатом бело-красном платье.
Видно, что платье ей мало.
< Это мне снится в поезде; еду в Воронеж. >
Кто-то дает мне почитать рецензию на книгу «Любовь, дисциплина и телесные повреждения». Из рецензии совершенно неясно, что это за книга, о чем она. С тоской думаю, что эту книгу придется прочитать или хотя бы проглядеть. И тут вспоминаю – во сне! – что это сон.
И спокойно сплю себе дальше.
На конференции в другом городе. Женщина с короткой стрижкой спрашивает:
– У тебя одноместный номер или ты с кем-то живешь?
– Одноместный, конечно, – гордо отвечаю.
– Тогда сделай мне ночь. Ладно?
– Ладно.
Прошла мимо, прикоснувшись грудью. Проехав крепкой грудью, ощутимым сквозь ткань твердым соском, по моей руке выше локтя. На ней тонкий серый свитер.
Что она в виду имела? Что значит «сделай мне ночь»?
Что я должен делать? Зачем я сказал «ладно»? Идиотская привычка говорить «да» на любое предложение.
Я не хочу с ней спать. Что же теперь делать-то?
Комната с лампой под жестяным абажуром.
В этой комнате сидит Сталин, но в русском варианте – русый, с прямым носом, со светлыми усами, без акцента, без трубки. Но это Сталин, тем не менее. Входит человек по фамилии Кузнецов, автор книги о Станиславском и русском театре. Всё это я знаю во сне.
Сталин обнимает и целует вошедшего Кузнецова и говорит:
– Табаком пахнет!
Сталин велит Кузнецову бросить курить.
Кузнецов клянется, что бросит.
Сталин говорит:
– Вот! Табачный дым проникает сквозь клеточные мембраны. Сквозь оболочку генов! Представляешь себе, какие у тебя будут дети? И почему у тебя в книге о Станиславском столько матерных слов?
Непонятно, что я здесь делаю. Смотрю, как зритель, сидя на жестком скрипучем табурете.
Старая квартира. Все говорят, что я пришел домой. Но я не узнаю своего дома. Вижу, над люстрой облачко пыли. Вижу, что там, в никелированном колпачке, который скрывает провода и крюк, – там сидит и ворочается рыжая крыса. Мне не хочется об этом говорить, не хочется портить всем настроение.
Вижу, крыса вылезает из этого колпачка и прыгает через всю комнату в щель над дверью. В полете она уменьшается до размеров мыши, потом мухи, потом до размеров муравья – и скрывается в этой щели.
Кошка со шкафа лениво смотрит, как крыса летит мимо нее.
Темнота. Пытаюсь нашарить тапочки. Стукаюсь о шкафы. Слышу смех и разговоры. В темноте вижу светящееся тело: голая фигурка женщины прыгает сквозь кольцо своих рук, как сквозь короткую скакалку. Обходя ее, выхожу из комнаты.
Молодого человека (кажется, своего внука или племянника) веду показать дом на Покровке, где я жил в раннем детстве с бабушкой Ритой.
Почему-то оказывается, что наша старая коммунальная квартира – в пристройке. Это как бы донжон, отдельное строение внутри двора, которое соединено с фасадной частью узким переходом. Мы заходим во двор. Ужасный разор. Посреди двора огромная железная кровать, четыре на четыре, с полосатым матрасом.