Кки жил по очереди в разных семьях, меняя их два раза в год, как предписывали обычаи. Был сыт и одет, в школу ходил, как все его ровесники. Одни семьи относились по-доброму, другие насуплено, однако никто сироту не обижал, не принято было. В крайнем случае посадят на денек в чулан и не дадут обеда, если сильно набедокурил. Но за Кки больших грехов до сих пор не водилось, только простые ребячьи шалости.

Кки не разозлился на глупую Рыбёшку за ее слова. Он просто стоял и копил в себе жалость к маленькому Олики. Чем больше жалости, тем больше у него, у Кки, права решиться на отчаянный поступок, о котором он думал не раз. Думал с обмиранием в душе и с желанием. Но раньше было только желание, а теперь причина. Разве не должен тот, кто рожден в Караване, защищать маленьких и слабых от всяких бед?

— Не хнычь, — насуплено сказал Кки Мышонку. И стал разматывать на себе ассахор.

Как у пастуха кнут, как у кузнеца кожаный фартук, а у каменщика рукавицы и зубило, так у рыбака и кормщика — ассахор. Прочный шнур с узелками через два локтя друг от друга. Носится вокруг пояса, сплетенный в плоскую косицу. Плетение такое, что снасть распускается и вытягивается на всю длину от одного умелого взмаха. Она, эта снасть, — для самых разных нужд. Ее бросают с борта на пристань для подтягивания лодки; ей крепят груз, когда волна раскачивает лайбу. Ею заменяют порванный шкот, на ней буксируют мелкие дощаники. С ее помощью смиряют хлещущую парусину, если ту шквалом сорвала с рейка.

Владеть ассахором считалось доблестью у мальчишек возраста Кки и старше. Кки владел. Ну, может, не так умело, как большие ребята, однако сейчас особого искусства и не требовалось. Закрепить шнур за каменный выступ, спуститься по узелкам на трехкопейную глубину — подумаешь! Самое трудное было — унять в себе жутковатое замирание и беспорядочное прыганье сердца.

Кки унял. Попросил у Небесной Девы прощения и помощи и… спустился.

И ничего не случилось. Только царапался дрок и цеплялись за дерюжную ткань мальчишечьей юбки-чуммако шарики дерихвоста. Сладко пахло овражной травой-семицветкой…

Сандалия нашлась быстро, в листьях этой самой семицветки. Довольный Кки сунул ее за тугой пояс чуммако и без труда поднялся по ассахору на гребень Стены. Пока он лез, не смотрел наверх, смотрел на узлы, чтобы не пропустить их. А когда забрался и прыгнул с гребня на тропу… увидел перед собой двух стражников. Тех, что обычно несут вахту на Квадратной башне.

Родители, конечно, выдрали Мышонка и Рыбку. Но не всерьез, а так, для порядка (Мышонок даже не верещал). Потому что большой вины у малышей не было. Была она у Кки…

Главные люди города Ча собрались в Круглой палате Управы, чтобы решить: как поступить с мальчишкой. Привели и его самого. Кки стоял перед знатными лицами с опущенной головой, теребил край чуммако, и все же в нем не ощущалось раскаяния. Спросили: как он посмел сделать такое? Он сказал, что пожалел маленького…

Стали ломать головы. Случай-то был такой, какого никто не мог вспомнить! А раз нельзя вспомнить, нелегко и придумать, что тут делать.

Наконец хозяин гончарных мастерских, толстый и добродушный дядюшка Пакси Ту, сказал, что готов усыновить сироту Кки, а уж после этого можно будет поступить по-отцовски и выдать негоднику все, что он заслужил. Но для этого надо было, чтобы мальчишка сам признал гончарного дядюшку папашей, без такого согласия усыновление не действительно. А Кки не признал, буркнул:

— Вот еще…

— Тогда будешь до осени сидеть в подвале Управы и молиться, чтобы Небеса простили тебе твое беспутное поведение, — пригрозил советник Шук.

— Не буду, — угрюмо сказал Кки.

Знатные люди запереглядывались.

— Как же ты не будешь, если мы подпишем вердикт? — выразил общее недоумение советник Шук. — Ты живешь в этом городе и обязан чтить его обычаи.

— А я не буду жить в этом городе, — вздохнул Кки. — Я уйду.

Какое-то время все молчали (и опять переглядывались, конечно). Потом несколько человек разом спросили «куда?»

— Куда глаза глядят…

Опять помолчали. Наконец жалостливый хозяин трактира «Хорошая девочка» по-женски пригорюнился:

— Сгинешь…

— Там поглядим, — сказал Кки. Он понимал, что сгинуть может запросто. Но… и гордость в нем была, и какой-то голос все сильнее звал в дорогу.

Знатные люди развели руками. Если решил уйти — дело хозяйское. Родителей у мальчика нет, значит, он человек вольный. А вольному, как говорится, воля.

К вечеру добросердечные тетушки собрали путнику узелок: запасная одежонка, печеная курица, каравай, фляжка. Вытерли уголками платков глаза: «Храни тебя Небо…» Несколько ребят, в том числе и Рыбка с Мышонком (в своих дорогих сандаликах) проводили Кки до ворот в городском валу. Помахали вслед. Кки тоже помахал им и пошел, не оглядываясь (чтобы не заметили его мокрых ресниц).

Все думали, что он пойдет за холмы, в сторону Реки, где встречаются иногда крестьянские селения давних жителей этой страны. Кки и вправду сперва шагал туда, на закат. Но, едва стало смеркаться, оставил дорогу, повернул к юго-востоку, вышел к морю, к полыхающей костром Квадратной башне, а от нее опять проник на Стену. Крадучись он скользнул мимо дремлющих на стене часовых и на ассахоре снова спустился в ров.

Сейчас было страшнее, чем первый раз, потому что в сумраке. Уже не сладко, а резко, пугающе пахло травой-семицветкой. Молодой месяц бросал на пустошь слабый зеленоватый свет. Дрожали в темноте крохотные огоньки (светлячки? или кто-то неведомый?). Далеко ухали ночные птицы.

Надо ли говорить, что испытывал мальчик, оказавшийся поздним вечером на Чужом поле? (Уж не вернуться ли, и пусть будет что будет?..) Но неведомое «что-то» звало Кки вперед сквозь все страхи. И он пошел наугад, через колючки и спутанный ползучий кустарник.

И шел, шел…

Месяц стал ярче, птицы вскрикивали ближе, усталости становилось больше, а страха все меньше: видимо, зловещие они не собирались охотиться за мальчишкой. Наконец Кки ощутил под ногами лужайку без колючек, с мягкой травой, завернулся в старенький плащ, лег и уснул.

Когда проснулся, солнце стояло высоко и припекало изрядно, хотя светило оно сквозь сероватую дымку и казалось размытым пятном. Травянистой пустоши вокруг не было, Кки увидел, что лежит на красноватом песке. И кругом во все стороны был этот песок. Местами над ним торчали скальные обломки, каменные идолы.

Горизонт был ровный и пустой. Только в одном месте чернел вдали треугольник — то ли острая гора, то ли громадная постройка.

Кки был такой голодный, что съел почти всю курицу и половину каравая. Запил из фляжки. И пошел к дальнему треугольнику. Ведь надо же было куда-то идти, а это хоть какая то цель. Солнце светило справа, слева от Кки шагала его тощая тень. Четкая и ломкая. Странно, что двигалась она не в такт с хозяином, а как бы сама по себе, иногда убегала вперед. Кки не очень удивлялся — мало ли что может быть в неведомом краю.