– Вы разведчик. Со стажем. Вы работали в Италии.

– По большей части, в Хорватии. Более конкретно – по хорватско-итальянской границе. У меня там остались интересные связи. Я мог бы порассспросить об этом своего агента.

Матвеев блаженно улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. Агент, о котором он вспомнил, входил в состав преступной группировки, и его роль заключалась в следующем. Из Хорватии в Венецию прибывает группа туристов, пара из которых заплатила агенту за то, чтобы остаться на итальянском берегу. Инспектор венецианской таможни, по уши замешанный в криминале, не регистрирует паспорта перебежчиков, а позже уничтожает все бумаги. Или оставляет, если документы им нужны. Простая, как три рубля, схема приносила Матвееву дополнительный заработок. Как однажды признался сам Матвеев, он переправил в Италию не один десяток человек, не зная интересов Службы.

Он не поверил своим ушам, когда Норманн буквально повторил покойного генерала Бурцева:

– Мы можем рассчитывать на помощь вашего хорватского агента?

В оригинале это звучало так: «Рассчитываешь на помощь хорватского агента?»

На что Матвеев ответил: «Он не похож на игральный автомат, просто так его за руку не дернешь. Нам нужны три семерки, значит, придется заплатить».

Спустя два года он повторил эти слова. И ему в облике Норманна почудились черты генерала Бурцева. Который на «жмотское» замечание Матвеева отреагировал как последний скупердяй: «А нельзя ли просто подольше подергать твоего агента за руку? Глядишь, и выскочат три семерки». Это была генеральская сказка с печальным концом: «Дерни, деточка, за веревочку...»

Матвеев постарался ответить на вопрос Норманна.

– Сложно сказать, кто мог осуществить подобную операцию. ЦРУ дистанцируется от участия своих агентов в акциях такого рода. Но расплодило по всему свету людей, которых принято называть «мусорщиками»; да и сами они не брезгуют этим словом. Кто-то из «мусорщиков» действует в одиночку и берет не очень сложные, но всегда щекотливые и грязные заказы. Другие «мусорщики» образовали конторы и обзавелись собственной агентурой. Известны случаи, когда они покупали дела, а по их завершении требовали от должников денег.

– Это как купить фирму или клиента с деньгами.

– Можно и так сказать, – согласился Матвеев. – Сегодня каждый зарабатывает в меру своей изворотливости. Сейчас уже никто не вспомнит, где тот могильный камень, под которым покоится мораль. Все-таки раньше были границы, были писаные правила, по которым играли спецслужбы.

– Скучаете по тем временам?

– Что толку надрывать душу, если прошлого не воротишь?.. Мечтаю, конечно, о том, что бы взял с собой в прошлое. Во-первых, знания о дне сегодняшнем, хотя бы о дне сегодняшнем, – повторил Матвеев. – Уж я бы там развернулся!

– Убили бы мораль.

– С этим не поспоришь.

* * *

«Ваши подопечные попали в скверную историю...»

«Это они умеют». Отчего пришли к нему такие злые мысли, Матвеев объяснить не мог. Как не мог разобраться в тех же числах, которыми его задавил Норманн. «Убили одного и ранили четверых». Подопечных в его представлении было трое, и назвать их Матвеев мог в той последовательности, в которой их впервые назвал полковник Щеголев: Наймушин, Скобликов, Эгипти. А если по именам, то Михаил, Виктор, Тамира. Это была изначально сформированная тройка, которая, словами все того же начальника курса, первой прошла тест на совместимость. Эту тройку впору было посылать в длительную экспедицию и не волноваться за распри; никаких ссор, взаимных обид и прочего в этой тесной компании, а по сути, маленькой дружной семье.

И другая дружная семья. О второй группе, в составе Кунявского, Прохорова, Хрустова, Смирновой, полковник Матвеев думать не мог без содрогания. Не он готовил их к заброске в Италию. Кто именно и какой отдел – вопрос не принципиальный. Сам Матвеев был на волосок от смерти: вторая группа именовалась «поисковиками» и была прислана в распоряжение Матвеева – это одна правда. Другая заключалась в том, что, убрав разведгруппу Наймушина, «поисковики» могли убрать и куратора этой операции. Концы в воду.

Кунявский по кличке Трамп. Матвеева приводили в трепет поведение, его интонации, все, что делал и изображал Трамп, даже воздух, который он выдыхал, и боялся заразиться от него. Чем? Что за зараза сидела в нем? Он был схож с джинном, вырвавшимся из бутылки.

Диалог из прошлого:

«Кунявский выполнит любой приказ».

«А кто будет искать группу Кунявского? Курсанты предыдущего курса, может быть? Или сам Щеголев?»

«Мы убрали Скоблика».

Убрали Скоблика.

Но остались Михей и Дикарка.

* * *

«Время молчать, и время говорить»...

Он часто повторял эти слова из Екклесиаста – ветхозаветной библейской книги. В христианской Библии она помещается среди Соломоновых книг, а в еврейской Библии – между «Плачем Иеремии» и книгой Есфирь. Название означает проповедника в собрании, поэтому в русском переводе и называется «Проповедник». Автором книги с глубокой древности признается царь Соломон.

«...время рождаться, и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное...»

Матвеев думал о том, что «список дел и времен» царя Соломона можно продолжать до бесконечности, рискованно сравнив мудрые «ветхозаветные» слова с теперешней глупостью вроде «банька моя, я твой тазик». Но то, что вставлял между строк Матвеев, звучало диссонансом: «Время удивлять, и время удивляться; время ложиться, и время вставать». Что-то казалось ему удачным, что-то провальным, но не было к месту. Собственно, и все «заповеди» царя иудейского царства, начинавшиеся словами «всему свое время, и время всякой вещи под небом», уже давно стали сводить к одной: «время разбрасывать камни, и время собирать камни».

Матвеев считал, что имеет право на встречу с полковником Щеголевым. Возможно, начальник «Инкубатора» откроет ему глаза на ситуацию, которая просилась назваться странной. В списке Матвеева было еще несколько человек, которые могли бы пролить воду, прояснить и так далее.

Он не собирался ставить в известность Юрия Норманна, и тому был целый ряд причин. Одна из них звучала напыщенно по-детски: «Не мальчик уже».

Еще два года тому назад он интересовался адресом Щеголева, полагая, что он не изменился. Он решил, что начнет беседу с давления: «Есть вещи, которые мне надо было знать еще два года назад?» Такой прием нередко приводил к желаемым результатам. Главное – создать преувеличенное представление о своей осведомленности (нелишне самому поверить в это). Если Матвееву удастся это и сегодня, то у Щеголева должно сложиться впечатление, что Матвеев знает все, но желает услышать правду от самого директора школы, от первоисточника. Почему бы и нет?

Полковник Щеголев жил на четвертом этаже четырехэтажного дома в районе станции метро «Динамо», в ста метрах от проспекта. Не сам район, но это местечко «во дворах» можно было назвать спальным. На такое же определение напрашивался и подъезд: чистый, с цветами и стерилизованным котом на подоконнике – в подъезде не пахло кошачьей меткой.