уже второразрядной державы в «цивилизованный мир». По большей части молчаливо, но подчас и громогласно признавалось поражение в холодной войне Советского Союза, преемницей которого «со всеми вытекающими из этого последствиями» стала Россия. А раз так, то ее отношения с Соединенными Штатами должны складываться, скажем, наподобие того, как устанавливались отношения с ними государств, побежденных во Второй мировой войне, но затем объединившихся с теми же США в одно сообщество, — Германии, Японии. Ведь их политика после войны контролировалась Вашингтоном, и они не особенно этим тяготились.

Такая точка зрения была достаточно распространена после 1991 года в демократических кругах в России. Более того, считалось, что подобное понимание внешнеполитического положения России поможет борьбе против «старых устоев» в стране.

В силу своих убеждений никогда и ни при каких обстоятельствах не чернил предшественников. Но для лучшего понимания настроя в руководстве МИДа начала 1990-х годов приведу пересказ беседы министра иностранных дел России с экс-президентом США и комментарии последнего, о чем поведал американский политолог, президент Центра Никсона за мир и свободу Дмитрий Саймс. «Никсон попросил Козырева очертить для него интересы новой России. И Козырев ему сказал: “Вы знаете, господин президент, что одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен”.

Никсон, почувствовавший себя “не очень комфортно”, уже в машине наедине с Саймсом спросил его мнение об услышанном. “Российский министр, — ответил Саймс, — человек, благожелательно относящийся к Соединенным Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет, и это на каком-то этапе может привести к взаимным проблемам”.

“Когда я был вице-президентом, а затем президентом, — отреагировал Никсон, — хотел, чтобы все знали, что я “сукин сын” и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был таким “сукиным сыном”, что я еще мог у него поучиться. А этот, — продолжал Никсон, — когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать и укреплять, хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек»[15].

Естественно, далеко не каждому в МИДе, не говоря уже о других внешнеполитических ведомствах, было свойственно мышление, которое делило мир на «цивилизованных» и «шпану», считало главным для новой России любыми средствами добиться стратегического союза с «цивилизованными» — бывшими противниками по холодной войне, не исключая при этом конфигурацию ведущего и ведомого. Это становилось еще более опасным, так как отвечало реальным стремлениям ряда американских политиков.

Сторонники сближения любой ценой с «цивилизованным Западом» исходили из того, что альтернативой этому в сложившихся условиях является неизбежное сползание к конфронтации. Это не так. Придя в МИД, я был уверен, что Россия может и должна активно стремиться к равноправным партнерским отношениям со всеми, искать и находить поля совпадающих интересов, «вспахивать» такие поля с другими. А там, где они не совпадают (этого исключать, как показывает жизнь, нельзя), — стремиться найти такие решения, которые, с одной стороны, не приносят в жертву жизненно важные для России интересы и, с другой — не приводят к соскальзыванию к конфронтации. Очевидно, в этом и заключается диалектика внешней политики России после холодной войны. Если поля совпадающих интересов игнорируются — это в лучшем случае вновь холодная война. Если нет — это партнерство.

Были, они есть и в настоящее время, и те, кто считал, что нынешней России вообще не по плечу активная внешняя политика. Нужно, дескать, полностью переключиться на внутренние дела, подтянуть экономику, провести военную реформу и лишь затем проявить себя во внешнеполитической области в качестве одного из основных игроков на международной арене. Я понимал, что такая точка зрения не выдерживает критики прежде всего потому, что без активной внешней политики России трудно, если вообще возможно, осуществлять кардинальные внутренние преобразования, сохранить свою территориальную целостность, безопасность, войти в мировое хозяйство его равноправным участником.

Через три дня после назначения министром иностранных дел, 12 января 1996 года, состоялась пресс-конференция. Пресс-центр МИДа на Зубовской площади был переполнен. Интерес журналистов подогревался и неоднозначными оценками решения о моем переходе в МИД, особенно в США и некоторых других странах. Отклики продолжали поступать и после пресс-конференции. Характерной была статья в «Нью-Йорк таймс» У. Сафайра, который писал, что мое неожиданное появление в качестве министра иностранных дел России приводит Запад в состояние озноба. По его словам, выбор «дружелюбного змея», который возглавлял шпионское агентство, сигнализирует, что пришел конец «мистера Хорошего Парня в российской дипломатии»[16].

Не все придерживались таких оценок. Были и положительные отклики — в США, в частности в «Вашингтон пост», в некоторых лондонских газетах. Написал, что искренне рад моему назначению, наш посол в Вашингтоне, мой старый приятель Юлий Михайлович Воронцов, с которым пятнадцати-шестнадцатилетними мальчишками были курсантами Бакинского военно-морского училища. Позже, уже в 1970-х годах, мы смеялись над «превратностью судьбы»: в училище, которым командовал контр-адмирал Воронцов (кстати, тот самый военно-морской атташе в Берлине, который передал Сталину точную дату начала войны, но ему не поверили), его сын Юлий имел привилегию отрастить небольшую шевелюру, в то время как мы ходили подстриженные под машинку, а теперь, в зрелом возрасте, поменялись местами — волос у нашего посла стало куда меньше.

Порадовала в целом и статья в «Общей газете» бывшего министра иностранных дел СССР А. Бессмертных, который писал, что мое назначение — лучший выбор. Но закончил он статью словами: «Евгений Максимович может стать солидным профессионалом в дипломатии, если политическая судьба даст ему для этого достаточно времени».

Подтекст, связанный с предстоящими через полгода президентскими выборами в России, проявлялся и в других публикациях. Скажу абсолютно искренне: сроки нахождения в кресле министра надо мной совершенно не довлели. За всю свою жизнь, работая в разных должностях — и по много лет, и в течение месяцев, — я никогда не ощущал себя «временщиком». Перейдя в МИД, также настроился на настоящую работу.

Ознакомившись с обстановкой в МИДе изнутри, я понял, что преобладающее большинство руководящих работников, в первую очередь заместители министра — отличные профессионалы, справедливо занимающие столь высокое положение в мидовской иерархии. Надежно «закрывал» большие разделы оперативной работы блестящий профессионал, одаренный разносторонними талантами, известный не только своими глубокими востоковедными знаниями, но и авторством и исполнением многих прекрасных песен Виктор Викторович Посувалюк[17]. Отлично действовали Николай Николаевич Афанасьевский[18], Георгий Энверович Мамедов, Сергей Борисович Крылов и заменивший его Александр Алексеевич Авдеев, Григорий Борисович Карасий, который пришел на смену направленному в Японию послом Александру Николаевичу Панову.

Я