бы оперировать в еще не тронутой хирургами ткани, то есть не там, где в результате предыдущих операций образовались многочисленные рубцы. Она согласилась, и именно так я и сделал.

В начале операции я поместил ей в рот хирургический инструмент под названием «роторасширитель» для того, чтобы он был широко открыт. Я стоял у ее правого плеча, сверху свешивался микроскоп, и я сделал надрез в дальней части ее горла и вырезал вертикальный кусочек плоти. Мой надрез шел параллельно находившимся глубже волокнам ствола головного мозга, кластеры нейронов которого заставляют нас дышать, кашлять, давиться и даже просыпаться. Я должен был максимально урезать опухоль, чтобы купить пациентке передышку от болезни. Насколько я мог судить, операция проходила вполне успешно.

Я оперировал в основании черепа — там, где проходят идущие от сердца четыре артерии: две сонные спереди (которые можно почувствовать по обеим сторонам горла), а также еще две — позвоночные, которые проходят через шейный отдел позвоночника, проникают в череп и соединяются в одну базилярную артерию.

Базилярная артерия обеспечивает приток крови к стволу головного мозга, где уже нет лишней ткани. Каждый квадратный миллиметр тут делает что-то ощутимо важное, в отличие от коры головного мозга, в которой много дублирования и избыточности. Однако урон, нанесенный в той области, в которой я работал, повреждение даже небольшого, тонкого, как волос, притока может закончиться очень плохо: человек не сможет есть, дышать без помощи аппарата искусственного дыхания, никогда не придет в сознание. В области базилярной артерии расположен уникальный ландшафт.

Я не помню, чтобы задел притоки базилярной артерии, эти тончайшие артерии, которые называют перфораторами, печально известными тем, что они являются незаменимыми и такими непрочными. При минимальном прикосновении они пережимаются, останавливая приток крови.

Обычно в большинстве важнейших частей нашего тела и мозга есть дополнительный приток крови из двух или более артерий. Существует одно исключение, в котором нет двух сосудов, и это место отвечает за одну из самых важных функций нашего существования — за сознание. В этой части мозга происходит включение и выключение света. Нанесение увечья в этой области несет непоправимые последствия для нашего древнего мозга. Со стволом головного мозга шутки плохи. Его питают странные мельчайшие артерии, заканчивающиеся тупиком, которым не помогают другие сосуды.

Сознание не загорается на неровной поверхности мозга, под куполом нейронов, где находится источник искусства и науки, юмора и любви. Ничто из этого не может сработать, если только определенная искра сознания не пробежит вверх от первичных врат ствола головного мозга. Все начинается именно с этой «искры». Без нее не было бы ни «Моны Лизы», ни Сикстинской капеллы.

После операции мне показалось, что пациентка находится в коматозном состоянии. Мы сделали быстрое и самое простое сканирование мозга и не обнаружили повреждений, которые могли бы объяснить состояние женщины. Ее зрачки быстро сужались под лучами яркого света. И потом в моей голове (а может, и в голове пациентки) появилось подозрение, что у нее синдром запертого человека. Я попросил сделать ей электроэнцефалограмму, которая показала, что волны электрической активности головного мозга являются волнами бодрствующего человека. Они были не гамма-волнами человека, находящегося в состоянии стресса, а альфа-волнами, присущими состоянию спокойствия.

Волокна, по которым идут сигналы от ствола головного мозга вверх и вниз тела, не переплетаются между собой. Их можно сравнить с разными полосами автобана, по которым машины движутся в противоположных направлениях. Нанесенная во время операции травма выбила практически все линии передачи от рта и ниже. Единственной рабочей веткой были линии коммуникации над местом травмы, то есть идущие к глазам. Многие, возможно большинство, идущие вниз линии остались незатронутыми, и это означало, что пациентка могла чувствовать боль, но не была в состоянии это выразить. Она могла только видеть и моргать. Больше ничего. Все остальные части ее тела не двигались. Слух и зрение стали единственными способами ее восприятия мира, а для нас эти функции были единственной возможностью понять ее внутренний мир.

В романе «Граф Монте-Кристо» Александр Дюма сравнивает то, как выглядит больной с синдромом запертого человека, с «далеким отблеском свечи, который путешественник видит ночью где-то далеко в пустыне». Вот как французский писатель описывает глаза больного синдромом запертого человека:

«Вся активность, сила, ум и стремления, которые ранее были распределены по всему его телу и проявлялись в движении руки, в звуке голоса, в подвижности тела, исчезли. Вместо всего этого говорили только глаза».

Мы быстро собрали бригаду консультантов для того, чтобы общаться с пациенткой. В палату принесли плакат с буквами алфавита. Мы поочередно показывали пальцем на буквы, а пациентка моргала, чтобы показать, что выбрала определенную букву. Она моргала два раза. Я настоял на том, чтобы она так делала, для того чтобы показать, что моргнула не случайно. Моргнуть один раз человек может чисто рефлекторно.

Мы водили пальцем по буквам, а она моргала, и так постепенно складывались слова и фразы из гласных и согласных. Все это было немного похоже на странную версию американской телеигры «Колесо фортуны». Глаза пациентки были единственным окном ее сознания. Словно она заперта в доме и может общаться, только закрывая и открывая жалюзи на окнах. Она была словно заваленный глубоко в шахте шахтер, с которым мы пытались установить контакт.

Что происходит с самосознанием пациента с синдромом запертого человека, когда его сознание ограничено его собственным умом, сжато, загнано в минимальное пространство? Французский журналист Жан Доминик Боби перенес инсульт и пришел в себя в больнице на атлантическом побережье Нормандии с синдромом запертого человека. Ему тогда было 43 года. Он писал, что ему казалось, будто он был заперт в водолазном колоколе. Он написал составленный из отдельных писем бестселлер под названием «Скафандр и бабочка». Символической бабочкой был его ум, дававший ему способность вылететь за пределы тела, ставшего для него тюрьмой. Нейробиолог Сантьяго Рамон-и-Кахаль, открывший то, что нейроны могут обмениваться информацией, физически не соприкасаясь, также сравнивал ум с бабочкой:

«Как энтомолог в поиске ярких бабочек, мое внимание ловило в садах серой материи клетки изящной и тонкой формы, мистических бабочек души, биение крыльев которых в один прекрасный день может открыть нам секреты ума».

Жан Доминик Боби, живший с синдромом запертого человека, писал в своей книге об ограниченных возможностях бабочек переносить его в другие места и в другие времена:

«Я тускнею, исчезаю. Медленно, но верно. Как моряк, наблюдающий, как постепенно исчезает его родной берег, я смотрю, как уходит мое прошлое. Моя старая жизнь все еще горит внутри меня, но все больше и больше становится похожей на пепел памяти»