— Шахим отдал нам целое крыло, — обнимает меня муж, отвлекая от созерцания голубизны, сливающейся на горизонте с синевой. Эта сторона дома нависает кружевными балконами над небольшим утёсом, создавая ощущение волшебного парения над глубиной. — Лейсан укладывает детей спать, так что мы можем осмотреть нашу спальню.

Мир проводит носом за ухом, перекидывает волосы на другое плечо и ведёт дорожку поцелуев по шее, запуская табун мурашек, прыгающих вдоль позвоночника. Если бы не закрытое платье, скрывающее меня от подбородка до кончиков пальцев на ногах, мурашки понеслись бы гораздо дальше, догоняемые губами любимого мужчины.

— Не понимаю пристрастия сородичей к маниакальной упаковке жён, — ворчит Дамир от невозможности пробраться внутрь. — Не посмотреть, не потрогать. Сплошное развитие фантазии.

— Потерпи, — поворачиваюсь в кольце рук и касаюсь ладонью небритой скулы. — Вернёмся домой, насмотришься и натрогаешься. Ещё надоест.

— Никогда, — добавляет хрипотцы в голос. — Никогда не надоест смотреть и трогать тебя. Ты моя болезнь, малышка, моя страсть, моя жизнь. Я буду вечно хотеть тебя, так что пойдём скорее смотреть спальню и проверять перины на мягкость.

Спальня впечатляет. Потолки около четырёх метров в обрамлении лепнины с позолотой, персиковый шёлк скользит драпировкой по стенам, пушистый ковёр с высоким ворсом брусничного безобразия, на который страшно наступать и портить совершенство грязными ногами, а посередине этой сказки огромная кровать с прозрачным балдахином и столбиками, украшенными цветами.

— Нам надо срочно сделать ремонт, — выдыхаю, утопая голыми ступнями в пушистой мягкости. — Надеюсь, Шахим не обидится, если мы позаимствуем некоторые нюансы его интерьера?

— Всего, или только кровать? — не отступает ни на шаг муж.

— Всё, кроме позолоты, — обвожу ещё раз воздушную красоту. — Хочу такой ковёр.

— Мы закажем ещё лучше, а старому лису ничего не скажем, — продолжает начатое на балконе и собирает пальцами ткань платья, поднимая и сворачивая жгутом на талии. — Ты такая сладкая, вкусная, одуряющая. Так бы тебя и съел.

Мир опускается на колени, утягивая меня за собой, прогибает в спине, укладывая грудью на брусничное полотно и оглаживает торчащие вверх ягодицы, жадно вдавливая в бёдра пальцы. Резкий рывок, лишающий трусиков, и горячее дыхание касается плоти. Мгновение, и влажность языка проходит по складочкам, лишая способности говорить что-то кроме Мир. На выдохе — Мир… На вдохе — Мир…

Он творит что-то сумасшедшее, выписывая замысловатые узоры и подводя к краю пропасти, обещая рай и толкая в него, сначала пальцами, а затем длинным, мощным движением, заполняя до предела, напоминая, ради кого я живу.

— Я начинаю любить твой балахон, — вбивается, звонко соединяясь пахом с ягодицами. — Сложно добраться до сисичек, но до киски легко. Как я изголодался по ней. Целые сутки мариновала меня, бесстыжая.

Его пошлости сопровождаются шлепками по бёдрам, от которых огненная лава разливается по крови, стекая в пульсирующую точку естества. Толчок, второй, третий, и я срываюсь в пропасть, чтобы взлететь за миллиметры до столкновения с каменистой поверхностью, чтобы полоснуть разрывающимся фейерверком в небе, чтобы сгореть и снова возродиться.

Мы какое-то время лежим на полу, перемежая поцелуи с ласками, пока весь дом не наполняется трелью колокольчиков.

— Всех приглашают на трапезу, — недовольно отодвигается Мир, поднимается и помогает мне встать. — Мы окажем неуважение хозяину, если проигнорируем обед.

— Мне придётся сидеть в женском помещении? — поднимаю кружевную тряпочку, совсем недавно бывшую трусами.

— Для тебя в любом доме Шахима сделано исключение. Мы всегда сидим рядом, даже если кому-нибудь такой расклад не понравится.

В большом зале гуляет морской ветер, раздувая свежестью прозрачную органзу, спускающуюся водопадом с потолка, выложенного мозаикой. Пол расписан райским птицами и диковинными цветами, а на постаменте разбросанно множество разноцветных подушек, окружающих низкий стол.

Несколько мужчин во главе с Шахимом поглощают фрукты, кидая сальные взгляды на упитанную танцовщицу, изгибающуюся легко и пластично, несмотря на приличный вес. Изучаю её плавные движения и, всё больше склоняюсь, что танец в её исполнения выглядит потрясающе. Экзотическая красота, западающая в сердце.

Во второй половине дня мы знакомимся с семьёй Шахима. Несмотря на существенную разницу в воспитание, наши дети находят общий язык, правда, без стычек общение не обходится. Глеб воспринимает в штыки внимание Шадида к Кирочке, не желая делиться с кем-либо сестрой.

— Глеб, ты уже взрослый, — садится на корточки Мир, предпочитая общаться с сыном на одном уровне глаз. — Кира сама должна выбирать друзей, а ты обязан её поддерживать.

— Шахим, ты дал слово, — напоминаю ему, увидев, как Кира охотно делится конфетами с Шадидом. — Если наши дети понравятся друг другу, у них буде моногамный брак. Никаких многочисленных жён и наложниц.

— А если Глеб захочет… — заикается араб.

— Никаких если, — немного резковато обрывает его Мир.

— Хорошо, — примирительно поднимает руки. — Шахим всегда держит слово.

Длинный день, наконец заканчивается на пороге нашей шикарной спальни, где так и осталась нетронутая, девственная кровать. Дамир подталкивает меня к ней, ища наощупь скрытую застёжку на платье. Уворачиваюсь от его хватки, пока ещё есть возможность спокойно с ним поговорить.

— Подожди, — выставляю вперёд руку и останавливаю его. — Мне надо тебе показать важную вещь.

— Малыш, важнее твоего обнажённого тела подо мной ничего сейчас не может быть, — делает резкий бросок вперёд, пытаясь поймать. Глаза стремительно темнеют, складываясь в привычный прищур, верхняя губа подтягивается в оскале, а грудной рык приказывает сдаться.

Отскакиваю и хватаю сумочку, чтобы остановить начинающуюся охоту. К следующему броску успеваю выхватить тест и сунуть ему под нос. Разогнавшись, он не сразу концентрируется на нём и на остаточной скорости раздирает ворот моего одеяния и оголяет грудь, но по мере зрительного насыщения и успокоения от удавшейся охоты, зрение проясняется и переводит внимание на пластик в руке.

Так и стоим. Я, в разодранном платье с вываливающейся грудью, и он, в полном оторопении, растерянно рассматривая две полоски.

— Правда? — сипло выдыхает.

— Правда, — чувствую вибрацию воздуха.

— Кто? — с трудом выдавливает.

— Не знаю. Срок около четырёх недель, — внутри горит от желания коснуться его кожи и захлебнуться в объятиях.

— Моя, — обнимает и стискивает до скрипа в рёбрах. — Навечно.

— Твоя, — соглашаюсь с ним. — Навсегда.

Конец