матери, пусть немного переболит.

Не получалось, конечно. И облегчение никакое не заявилось, зря она себя корила столько времени. Горе становилось таким беспросветным и засасывающим, что Галке казалось, будто она не выберется — как вступила в лужу горящего битума, так и намертво вмуровалась в него, не отодрать. После смены, в черный рассвет она без сил возвращалась в материнскую квартиру, закутывалась в кокон из простыни и сразу же засыпала на диване. Так ей было легче.

Даже Михаил Федорович успокоился со своими бесконечными воспоминаниями, закрутками и пазлами, которыми зарастала и комната в общаге, и пустая материнская квартира. Галка, может, и хотела бы отвлечься, но ее начинало пугать, как старик не отпускает от себя, сидит глубоко под ребрами, выжидает.

Заглянули и девочки, якобы на новоселье. Маша мялась на краю кресла, будто боясь, что если откинется в нем, то провалится, как в бездну, в черно-мутное Галкино горе. Кристина хмуро поздоровалась, хмуро скользнула взглядом по стенам и сразу ушла на балкон курить. Дана расставила торт и несколько йогуртов по пустым полкам в холодильнике, перемыла грязную посуду, сваленную горой в мойке.

— Поглазеть пришли? — хлестнула их Галка с сигаретой в зубах, и Маша вскинула чуть обиженные, влажные глаза, но обида сразу сменилась сочувствием, и Галке стало противно от себя. Кристина специально не стала спрашивать разрешение на курение в комнате, а Галка специально не стала ее останавливать. Пусть проветрится, а то опять будет ходить из угла в угол с кислым лицом, а Галке и своей физиономии хватало.

— Зря ты так, — Дана, казалось, похудела больше прежнего, над острыми скулами тускло горели глаза. — Мы узнать хотели, может, помочь чем надо. Или поговорить с тобой…

— Или помолчать, — мягким шепотом прибавила Маша.

Галке хотелось схватить веник и вымести их из квартиры.

Маминой квартиры.

Вернулась Кристина, упала на диван и полезла в карман за телефоном. Склонилась над экраном, почти уткнувшись в него красным кончиком носа, забарабанила пальцами, напустив на себя вид деловой и независимый, спрятавшись за этой ширмой. Маша держала у груди огромный рюкзак, и Галка догадалась, что там сидит больной Сахарок.

— Выпусти животное, — смягчилась она. — Сейчас стол вам набросаю.

Лилия Адамовна несла мясные конвертики и свежий хлеб из пекарни, на полке все еще стояли сладкие помидоры от Людоедика, плавали в солоновато-зеленом рассоле, как в формалине. Галка нашла россыпь твердых шоколадных конфет, сообразила яичницу-глазунью, заварила чай на травах. Перед глазами мелькали материнские пальцы, срывающие пучок за пучком, вот зверобой, душица, чабрец… А это — водяная мята, они с Галкой как раз присели на камень у ледяной и тоненькой горной речки. Скривило отвердевшие губы, Галка вернула их на место.

Принесла россыпь тарелок в комнату, брякнула траурно по столешнице.

— Спасибо, — улыбнулась Маша и вздрогнула, Галке показалось, что она застеснялась своей улыбки. Разве можно улыбаться, когда у человека траур? Когда вообще улыбка придется к месту? Галка подумала, что и сама бы не отказалась от свода правил — месяц рыдаем, месяц лежим на кровати, потом понемногу отряхиваемся и пытаемся приподняться на ломких ногах…

— Я не хочу, — подала голос Кристина.

— Флаг в руки. И приходить было не обязательно, — Галка поставила сковороду с яичницей на пробковую подставку и вытерла лоб. Руки дрожали.

— Ты это ей скажи, — фыркнула Кристина и ткнула пальцем в сторону Даны. Та покраснела смуглыми щеками и потянулась за вилкой.

Ели молча. Маша все же выпустила Сахарка, и он сразу же забился под диван, зашипел оттуда, и Маша вздохнула. Рассказала, что он и дома не дается в руки — только раздирает когтями в кровь и прячется, еще и пронести его может, но Маша, если что, все уберет. Решила в первый раз вынести его из квартиры, может, впечатления ему новые нужны, чтобы успокоиться.

— Коту-то? — Кристина подняла тонко выщипанную бровь.

Маша снова вздохнула.

Она украдкой отщипнула кусочек от пирожка с мясом, сунула его в рот и зажмурилась, рассасывая. Галке хотелось спросить, как ее дела с диабетом и инсулинами, но вопрос прилип к языку и смылся в желудок горячим чаем. От гастрита Галка ела таблетки горстями, но не помогало — под грудиной резало порой так, что невозможно было лечь и заснуть, боль крутила с боку на бок, бросала в жар.

Дана ногтями выскребла фарш из пирожка и позвала к себе лысого кота. Маша вздрогнула:

— Нельзя ему, диета. И так или рвет, или…

— Приятного аппетита, — влезла Кристина, что-то штрихуя на экране. Видимо, готовила очередной заказ.

— Я колю его каждый день, но не помогает. Не надо ему такую пищу, — почти взмолилась Маша и уставилась на конфеты.

— Они каменные и невкусные, — успокоила ее Галка, закуривая новую сигарету.

Она торопливо хватала горячую яичницу, обжигая язык и губы. Дана осторожно поглядывала за ней, но не лезла с расспросами, не вздыхала тяжело, вообще ничем не показывала, будто бы это не обыкновенная встреча старых подруг.

— Чего, похожа на нормального человека? — не сдержалась сама Галка. Эта тишина давящая, эти спокойно лежащие на коленях руки — все возвращало ее в то туманно-серое утро, когда… Не думай!

— Похожа. Мы думали, ты тут в слюнях и соплях валяешься, а ты бодрячком. Уборки наводишь.

— Не время для отчаяния! — пафосно сказала Галка и проглотила мягкий, скользкий помидор, даже не разжевав. Маша тихонько кис-кискала Сахарка, но тот даже и не думал вылезать из-под дивана. Галка мимолетно порадовалась, что вымыла там полы — только аллергии у этого полудохлого зверя им еще и не хватало. Радость была тусклая, будто бы вынужденная — ты помыла пол, ты молодец, надо испытать это. Надо, так надо.

Но ничего не почувствовалось.

Включили телевизор, чтобы он бубнил на фоне, разбавлял тяжелое молчание.

— Выпьем, может? — предложила Галка, припоминая, осталось что-то в квартире или нет. Руки чесались нажраться и отпустить себя с поводка, там с нее никакого спроса не будет.

— Хватит тебе, — поморщилась Дана. — Вся квартира перегаром провоняла.

— Поддерживаю, — подала голос Кристина.

— Давайте-давайте, поучите меня по матери горевать.

Все замолкло, даже телевизор поутих, прикусил несуществующий электрический язык, всем в комнате Галку было жаль, и становилось только хуже. Она схватила пульт и прибавила звук, но он не прорывался сквозь барабанные перепонки, застревал, а новое воспоминание о матери, ее любви к дракам в политических ток-шоу и длинным любовным сериалам по «России», укутало Галку плотным одеялом.

— А я говорила, что она вас сожрет, — Кристина все же подошла к столу, развернула конфету и сунула в рот. Сморщилась, плюнула