Рангоут внешне выглядел одним из самых наивных изобретений дикарей, и поначалу создавалось впечатление, что его конструкция противоречит любому здравому смыслу. Представьте себе большие козлы, которыми пользуются плотники для подъема балок и которые вместо двух вертикальных оконечностей имеют три. Теперь замените тяжелые деревянные планки на три легких бамбуковых шеста, зафиксированных на носу пироги, и вы сможете понять, как может выглядеть такая мачта без рей, без вантов и без штагов. Кроме того, это сооружение можно без труда поднять или перенести. Плюс к этому такой «рангоут» обладает бесподобным преимуществом: он не создает никакого сопротивления при встречном ветре и не парализует работу гребцов. Когда же дует попутный бриз, большой цилиндр, помещенный у подножия мачты и закрепленный тремя снастями, начинает медленно подтягиваться вверх. На вид этот цилиндр – просто-напросто обыкновенная широкая циновка, сплетенная либо из пушка листьев саговой пальмы, либо из тончайших листовых прожилок. На самом деле загадочный цилиндр и есть парус, обвитый вокруг ствола бамбука. Его ширина – два метра, а длина – шесть, при подъеме парус развертывается самым естественным образом. К нижней части полотнища прикреплены две лианы ротанговой пальмы, служащие стопорными утками и позволяющие поставить парус наилучшим образом. Если ветер усиливается, достаточно ослабить центральный «канат», удерживающий рею у верхушки мачты. Парус опускается на необходимую высоту и позволяет маневрировать лодкой. В таких случаях на наших кораблях мы приспускаем высокие паруса и оставляем лишь низкие. Руль у папуасской пироги представляет собой длинное весло с широкой лопастью, оно фиксировалось на корме все теми же волокнами ротанговой пальмы. Рулевые цвета сажи управляют судном по очереди.

Пирогу европейцев привязали к пироге папуасов, после чего наши друзья, счастливые, как любые люди, потерпевшие кораблекрушение и отправляющиеся навстречу гостеприимной земле, заняли места на борту лодки, высокопарно именуемой «флагманским кораблем».

Парижанин пришел к выводу, что настало время поднять французский флаг, который, как вы помните, был захвачен с борта тонущего «Лао-Цзы». И хотя большие корабли цивилизованных стран редко заходят в неисследованные воды данного региона, Фрике надеялся привлечь ярким стягом взгляды экипажа в том крайне маловероятном случае, если такая неожиданная встреча все-таки произойдет. Следовало попытать счастья. С другой стороны, по словам Узинака, прибрежные районы изобиловали папуасскими пиратами. Эти негодяи внезапно нападали на прибрежные деревни, грабили окрестности, атаковали рыбацкие суденышки и не гнушались тем, что захватывали в рабство мирных путешественников. Один вид французского флага, указывающего на присутствие на борту пироги людей цивилизованных, а главное, владеющих огнестрельным оружием, мог спасти всю экспедицию, отпугнув этих мелких хищников.

Слово «рабство», произнесенное Виктором, заставило Фрике насторожиться.

– О чем вы говорите? Разве в Папуа есть рабы? Неужели вам не достаточно каннибализма? – спросил молодой человек у Узинака.

Вождь племени рассмеялся и попросил Виктора перевести следующий ответ:

– Далеко не все папуасы – людоеды, далеко не все. И доказательством тому служит тот факт, что вот мы, как и другие жители береговой полосы, никогда не едим человеческого мяса. Что касается горцев, тут иное дело. Прибрежные жители добры, гостеприимны, они обожают путешествовать, кормятся случайными уловами или же дарами саговых пальм. Вот горцы, те, напротив, ведут оседлую жизнь: они охотятся, обрабатывают землю, выращивают ямс, бататы, сахарный тростник и так далее. Они выносливы, жестоки, они обожают отрезать головы врагам и питаются человечиной.

– Надо же, – перебил рассказчика Фрике, – все не как у людей. В большинстве стран жители, занимающиеся сельскохозяйственным трудом, приятны в общении, в то время как прибрежные жители чаще всего слывут людьми вспыльчивыми, склонными к авантюрам. Не правда ли, Пьер? Во всяком случае, в наших краях дело обстоит именно так, причем я не хочу сказать о «прибрежниках» ничего плохого.

– Чистая правда, сынок. Но в этом нет ничего удивительного, ведь мы находимся у антиподов, и здесь все перевернуто с ног на голову.

– Браво! Я не был готов к подобному объяснению, но оно кажется мне верным, – смеясь, ответил Фрике.

– Что касается рабов, – продолжил Узинак устами Виктора, – ты увидишь, что мы с ними хорошо обращаемся.

– Я и не сомневаюсь в этом, мой славный папуас, и вы примирили меня с частью населения этого огромного океанийского острова.

Путешествие длилось целую неделю и не было омрачено никакими инцидентами. Плавание прерывалось лишь безлунными ночами. Пироги приставали к берегу, тут же неподалеку разбивался лагерь, а уже на рассвете отважные мореплаватели вновь отправлялись в путь. И хотя друзья ни разу не видели кораблей, принадлежащих цивилизованным странам, они смогли наблюдать за многочисленными туземными пирогами, частенько достаточно подозрительными. Более того, одна лодка весьма бестактно приблизилась к пирогам французов и их союзников, по всей видимости, незнакомцы вознамерились ринуться на абордаж. Во всяком случае, враждебные папуасы, оказавшись на расстоянии человеческого голоса, внезапно сняли крышу из пальмовых листьев, мешающую натягивать тетиву луков. После этого маневра бестактность превратилась в неприкрытую агрессию. Фрике тут же велел поднять флаг и встретил незваных гостей ружейным выстрелом. Его успешное вмешательство привело к безоговорочной победе: чернокожие нападающие спешно вернули на место крышу, что, по мнению Пьера, приравнивалось к зачехлению орудия, и быстро ретировались в противоположном направлении.

Наконец, к середине восьмого дня пирога вошла в некое подобие узкого и неглубокого пролива, чье дно было усеяно коралловыми отростками, которые в высшей степени осложняли навигацию – нескольким чернокожим дикарям пришлось спрыгнуть в воду, чтобы помочь лодкам продвигаться по проливу. Затем пролив неожиданно стал глубже и расширился, а по обеим его сторонам появились ряды густых зарослей мангровых деревьев, чьи причудливые корни свивались в запутанные клубки.

Этот пролив мог быть лишь устьем реки. Заросли кораллов здесь заканчивались, потому что полипов убивала смесь пресной и соленой воды и доступ к берегам был свободен.

Горьковато-соленая вода, смертельная для кораллов, напротив, отлично подходила для мангровых деревьев – «деревьев лихорадки», как их в сердцах называют аборигены тех стран, где произрастает сей зловонный продукт болот.

Стоило пироге войти в устье реки, как ее тут же окружили суда самой разной величины: начиная от больших «военных лодок» и заканчивая «байдарками», с трудом вмещающими одного-единственного гребца. При виде белых людей туземцы разразились громкими криками радости, среди которых можно было различить слова: «Табе, туан!», что означало «Добрый день, месье».

Посреди реки, словно экзотические букеты, изобилующие зеленью, были разбросаны многочисленные островки самых прихотливых очертаний. Наконец река плавно перешла в широкий водоем, покрытый болотными растениями, в самом сердце которого возвышался десяток домов совершенно удивительного вида.