Перед тем как принять участие в празднике, о деталях которого великий вождь категорически не желал распространяться, парижанин смог изучить в мелочах прелюбопытную папуасскую расу, о которой мы, жители Европы, знаем лишь из весьма неполных документов. Обитатели деревни практически ничем не отличались от аборигенов острова Вудларк: та же кожа цвета сажи, те же украшения, те же очертания фигур. Вот только прически совершенно иные. Туземцы носили на головах такие замысловатые сооружения, что они бы могли удивить и повергнуть в печаль самых искусных парикмахеров. Не считая чудовищных «метелок для пыли», как их окрестил Пьер, получавшихся при помощи головни, которой проводили по спутанным прядям, здесь можно было увидеть густые гривы, разделенные на десять, пятнадцать или двадцать «клубков», перехваченных бечевкой у основания и приподнятых на тонкой, негнущейся ножке, словно помпоны на киверах. Некоторые папуасы носили всего один пучок, так же перехваченный у основания и раскрывающийся, словно гигантский гриб, который можно было увидеть растущим здесь же, в домах. Папуасская расческа – большая бамбуковая дощечка – обладала всего тремя или четырьмя зубьями и скорее походила на вилку.

В какой-то момент Фрике вспомнил, что во время первой встречи с папуасами слышал разговоры о рабах, в которых их гостеприимные хозяева намеревались обратить каронов-людоедов. Действительно, в Новой Гвинее было много рабов, некоторые из них проживали и в доме Узинака. Но понять, что это рабы, парижанин смог только после того, как ему на них указали. Дело в том, что условия существования невольников мало чем отличались от условий жизни их хозяев. Они носили такую же одежду, ели ту же пищу, относились к той же расе, отличались тем же интеллектом и служили интересам общины с не меньшим рвением, чем свободные люди. Большая часть рабов была детьми, найденными или похищенными после сражений. Они росли на глазах у вождя племени и со временем могли выкупить себя и стать равными бывшему хозяину.

Положение рабов существенно улучшилось благодаря суровым законам голландцев. В былые времена, при господстве малайских султанов, аборигены Новой Гвинеи, как и их братья с африканских берегов, подвергались жестоким набегам. Малайские флотилии предпринимали многочисленные высадки на остров, и папуасские вожди откупались от молуккских агрессоров пленными, захваченными во время нескончаемых стычек с соседними племенами. К счастью, подобный порядок канул в Лету, и теперь экспорт рабов из Новой Гвинеи был так же невозможен, как и экспорт прибрежных жителей африканской Гвинеи.

Наконец наступил столь ожидаемый торжественный день. В то время пока Пьер, Фрике и Виктор еще спали на своих циновках, обитатели озерного дома, во главе с Узинаком, в полнейшей тишине переправились на землю. А вот их возвращение сопровождалось невероятным шумом – туземцы торжественно несли в руках мешки, наполненные загадочными предметами.

Сумки были подняты на платформу, и тут шум, если такое только возможно, усилился почти вдвое. И вот тогда Узинак и еще две важных персоны с величайшей осторожностью открыли мешки.

Увидев их содержимое, Фрике не смог сдержать дрожь отвращения. Мешки оказались заполнены человеческими черепами – высохшими, блестящими и нанизанными по шесть штук на лианы ротанговых пальм.

– Вот так сюрприз! – пробормотал не менее ошарашенный Пьер.

– Если это наряды к празднику, то как будет выглядеть сам праздник?

– Черт возьми! Если они хотят, чтобы мы приняли участие в трапезе людоедов, то я на это не согласен! Я переезжаю любой ценой!

– Что за общество?! Змеи на откорм, сумасшедшие каннибалы и дети, готовые играть в мяч, пиная мертвые головы!

– Но обрати внимание на ту радость, перемежающуюся с уважением, с которой дикари вынимают останки скелетов. Можно подумать, что они совершают религиозный обряд.

Теперь крики туземцев подчинялись некоему странному ритму. Мужчины затянули низкими голосами подобие рифмованных песнопений, женщины и дети отвечали им громкими визгливыми выкриками. Трое «служителей культа» яростно протрясали «четками» из черепов, которые стукались друг о друга с глухим шумом. Эта кантилена[57]казалась нескончаемой, но дикари исполняли ее виртуозно, на одном дыхании, снова и снова повторяя куплеты, неоднократно увлажняя голосовые связки перебродившим соком саговой пальмы – приятным и пьянящим напитком.

Европейцы опасались, что у этого мрачного пролога будет еще более мрачное продолжение. Но они ошиблись. Когда колдовской обряд был окончен, лианы с нанизанными на них черепами повесили между столбами, поддерживающими кровлю бельведера, где те раскачивались на ветру, словно китайские фонарики.

– Вот теперь мы можем отправляться на охоту, – сообщил гостям Узинак со свойственной ему сердечностью.

– А мы идем на охоту? – спросил Фрике. – А скажите, пожалуйста, мой папуасский друг, на кого мы будем охотиться?

– На птиц солнца, – радостно ответил вождь племени.

– Позвольте обратить ваше внимание на то, что ваши приготовления к охоте выглядят, по крайней мере, странно, – вновь заговорил парижанин, указывая на безобразные черепа, оскалившиеся в жутких гримасах.

На удивленном лице Узинака отразилась яростная работа мысли.

– А разве белые люди не знают, что папуасы никогда не отправятся в дорогу, не защитив свое жилище, развесив на виду головы врагов, убитых в бою?

Фрике отрицательно качнул головой.

– А когда белые люди уходят на охоту или на войну, кто же охраняет их дома от злых духов? Кто сторожит добро и отгоняет злодеев?

– У нас имеются не столь сложные способы охраны собственного жилья. Помимо надежных замков, в городах есть джентльмены, одетые в черное, которых называют стражами порядка и которые живо доставят в полицейский участок любого гражданина, чьи идеи, касающиеся частной собственности, не совпадают с общепринятыми.

Мы позволим читателю самому догадываться, какое впечатление произвела эта фраза на бравого дикаря, после того как Виктор ему ее перевел.

Папуас покачал головой, как будто бы маленький китаец выложил перед ним головоломку, столь популярную у его соотечественников, а затем, после некоторого раздумья, ответил:

– Когда я был в Дорее и Амбербаки, то познакомился с белыми людьми, которые не испытывали подобного ужаса перед черепами. Они их покупали и увозили в свою страну. Что же они собирались с ними делать, как не пугать врагов?

Фрике резонно решил, что натуралисты нуждались в океанийских черепах для изучения антропологии и потому приобретали их в большом количестве. Но так как Узинак явно не знал даже названия науки, одним из основоположников которой был Поль Брок, парижанин решил не рассеивать заблуждений туземца.

– Но… вы съели владельцев этих черепов?

– Нет, – улыбаясь, ответил предводитель озерных жителей. – Мы больше не едим наших врагов. Когда мы ведем войну и одерживаем верх, мы уводим в рабство женщин с детьми и отрезаем головы всем мужчинам. Удар мачете – и дело сделано. Мы все очень ловкие. Тело мы бросаем в воду, а головы уносим с собой. Раньше их варили и ели. Этот обычай до сих пор сохранился в моем родном краю, но здесь существует традиция бросать отрезанные головы в муравейник. Муравьи объедают плоть, а нам достаются лишь кости. Затем мы прячем черепа в лесу, в стволах мертвых деревьев, и отправляемся за ними лишь в самых крайних случаях, когда оставляем наши дома на более или менее длительный срок. Никогда ни один враг, каким бы отважным он ни был, не осмелится приблизиться к нашему жилью – такой ужас внушают эти черепа. А теперь давайте отправимся на охоту за птицами солнца.