– А он об этом предпочитает умалчивать, – съязвила Морин.

– Прежде всего надо объединить усилия, а потому уж решать, что делать.

– Ты говоришь так, будто это пара пустяков. На деле все не так просто.

– Как раз на деле-то это и легко, – заявил он, снова входя в роль; Морин только вздохнула. – Поначалу все должны прийти к одному простому выводу: в мире творится черт-те что, общество вышло из-под контроля. А потом уж наводить порядок. Причина всего этого безобразия ясна, тут спорить не приходится. У нас долгое время отсутствовали нормы поведения. Надо вернуться к исконным человеческим ценностям. Вот и все. И вырвать с корнем то, что прогнило, стало трухой.

– Меня, например, – выдохнула Морин, раскладывая тушеное мясо по мисочкам.

– Да, – согласился Филип. – Пока ты такая, как сейчас, – да.

– В таком случае почему же ты хочешь на мне жениться?

Он вспыхнул, сам того не желая, посмотрел на Морин возмущенным, но в то же время полным восхищения взглядом, потом бросил умоляющий взгляд на Кейт: в ней он видел in loco parentis.

[15]

Наконец, с трудом взяв себя в руки, он отважно заявил – подобное заявление с его стороны действительно требовало немалого мужества:

– Я не хочу жениться на тебе такой, какая ты сейчас. Но я вижу твою настоящую сущность. Да, вижу. Ты совсем не такая, какой хочешь казаться. Ты не испорченная, не пустышка…

Он стал суетливо ковыряться ложкой в фасоли, явно забыв, как полагается вести себя за столом. Впрочем, было уже не до хороших манер. Все трое были взволнованы.

– Вы это серьезно – насчет того, что надо с корнем вырвать все прогнившее? – спросила Кейт.

Он ответил твердо и впервые так убежденно:

– Нельзя сделать омлет, не разбив яиц.

Они доели мясо в полном молчании.

Наконец Филип не выдержал:

– Это всего-навсего вопрос организации – все должно быть правильно организовано.

Женщины промолчали.

– Нам нужна твердая рука – этот произвол пора прекратить, иначе будет еще хуже.

У Морин вырвался вздох, заставивший Филипа замолкнуть.

Не исключено, подумала Кейт, что кто-то из ее собственных детей, а может даже и не один, примкнет к этому «Молодежному фронту» или к другой подобной организации. Кто же – Тим? Нет, он не создан для дисциплины. А откуда у нее, собственно, такая уверенность? Людям свойственно меняться, под давлением обстоятельств они могут превратиться в кого угодно. Стивен? Или те, кто видит, насколько прогнила вся система, застрахованы от принятия той или иной политической платформы внутри самой системы? Возможно. Ну, а Джеймс? О нем не может быть и речи: он слишком привержен социалистическим идеалам – до фанатизма. Впрочем, чего в жизни не бывает! Тогда Эйлин? Ну, у этой одна мечта: выскочить замуж.

В этих мыслях было что-то оскорбительное, принижающее человека. Политика теперь все больше и больше походила на театр марионеток или заводных механических кукол, которые, будучи раз заведены, продолжают судорожно дергаться и жестикулировать, а ураганный ветер сбивает их с ног и расшвыривает в разные стороны.

И все же Брауны, как и другие семьи их круга, не были аполитичны – политика была для них тем же, чем религия для их родителей. Всю их сознательную жизнь, начиная с мировой войны, сформировавшей их личности, им помогали жить и поддерживать в себе чувство собственного достоинства такие понятия, как свобода, независимость, демократия. Все они в той или иной степени были социалистами или либералами. А кто ими не был? Однако Кейт – да и Майкл тоже, она это знала, – все чаще задумывалась над тем, что политическая игра – просто бессмыслица. Но думать так было невыносимо тяжело.

Моя горячность и возмущение словами Филипа, думала Кейт, вызваны страхом. Правда, очень может статься, что эти его идейки обернутся таким же кукольным театром, как и все остальное, а его фронты и лиги окажутся лишь пустышками с громкими названиями!

– Филип, – сказала она, – а вам не кажется, что, когда вы говорите «вырвать с корнем то, что прогнило», в ваших словах звучат знакомые мотивы? Вы никогда их раньше не слышали?

– Ну, все уже когда-то кем-то было сказано, – ответил он.

Однако на его лице мелькнуло какое-то виноватое выражение. Кейт подумалось, что, может быть, сегодня он впервые облек свои идеи в слова, но теперь они были произнесены, он услышал то, что думал – думал, быть может, не отдавая себе в этом отчета. И решил: звучит неплохо, хлестко! Отныне эти слова станут частью его новой программы, манифестом «Молодежного фронта», или как бишь его.

– А вы что там, в этой своей организации, ходите в вождях?

– Если хотите, да. Вместе с другими. Основали ее до меня. Но парни, сколотившие этот фронт, были… – Он осекся, вспомнив, что его собеседницы никакого отношения к движению не имеют.

– Понятно, болтуны-либералы, но вот пришли вы и влили свежую струю, – закончила за него Кейт. Он так и полоснул ее взглядом. – В этом можно не сомневаться, – добавила Кейт почти ласково. – Так оно было и так будет. – У нее чуть не вырвалось: «Настал ваш черед». И вдруг ей пришло в голову, что гнев ее и неприязнь следует адресовать не этому юнцу, ровеснику ее второго сына, а истории. Она попыталась охладить свой гнев: какой смысл в этой дискуссии? Просто ей вдруг стало страшно. – Мне кажется, что вы начнете кровопускание с таких, как я.

– Ну что вы! – возмутился он. – Вы меня не так поняли. Речь идет не о физическом уничтожении людей, а об изменении их психологии. Ее надо переделывать. Радикально. И это непременно произойдет. Последние исследования показали, что мы можем управлять поведением людей – антиобщественным поведением, конечно, которое несет в себе угрозу другим людям. При помощи медикаментов. Разумеется, это довольно щекотливый вопрос, но главное, что сейчас есть возможности, которых раньше не было.

Морин встала, убрала тарелки, принесла доску с сыром и батон и плюхнула все это на стол. Затем села и уставилась неподвижным взглядом в дальний угол кухни.

Филип снова покраснел, начал говорить что-то, очень смахивавшее на вступительную речь или декларацию, но смешался и бросил на Кейт умоляющий взгляд. Однако она по-прежнему сидела опустив глаза.

Филип встал. Чувствовалось, что он еле сдерживается, чтобы не взорваться.

Но он все же справился с собой и спросил легким, шутливым тоном, каким, вероятно, говорил до своего недавнего перевоплощения в спасителя нации:

– Морин, ты не оставляешь мне никакой надежды? – Он подошел к девушке сзади и положил руки ей на плечи. Кейт видела, как Морин вся сжалась, затем расслабилась, но тут же снова напряглась: да, он не на шутку вскружил ей голову. – Я буду образцовым мужем, – объявил Филип, снова обретя самоуверенность и подтрунивая над девушкой и над самим собой. – Я люблю тебя. Не знаю за что, но люблю! Надо совсем из ума выжить, чтобы отказаться от такого парня, как я. Второго такого днем с огнем не сыщешь.