Феномен Френкеля могли бы объяснить писатели южнорусской школы, одесситы: Исаак Бабель, Валентин Катаев, Евгений Петров, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, Юрий Олеша, Лев Славин, Александр Козачинский. Всех не перечислить. Они могли бы многое рассказать… Но им тоже «оно было не надо». Есть любопытный факт: в 1918–1920 годах в Одессе находились Алексей Толстой и Иван Бунин. Ни добрым словом, ни одной внятной строчкой великие писатели не обмолвились об этом периоде своей жизни, вводя в недоумение исследователей своего творчества. Разве что в «Окаянных днях» Иван Алексеевич дал сцену общения представителей победившего и поверженного класса. Невольно заподозришь, что у двух классиков русской литературы просто не нашлось слов, чтобы описать то, что творилось в Одессе того времени.

Одесса была тем котлом, в котором варилось варево, закипавшее ещё со времён первой русской революции, когда город вдруг наводнило оружие и стали создаваться «отряды самообороны». Которые в конечном итоге оказались организованными объединениями бандитов-налётчиков и, как сказали бы через сто лет, рэкетиров. Если судить по обаятельным, остроумным, почти беззаботным литературным образам одесситов, начиная от Бени Крика, Фильки-анархиста (Бабеля и Славина), заканчивая Красавчиком и блистательным Бендером (Козачинского, Ильфа и Петрова), то может показаться, что вся одесская жизнь была тазом с вишнёвым вареньем, с которого талантливые писатели только успевали снимать лакомые пенки.

Но если попытаться поднять со дна этого котла реальных прототипов, то фруктовые запахи и краски пропадут, как будто их никогда и не было. И в беззаботной, пленяющей литературной атмосфере южного города появится устойчивый трупный запах. Наверное, действительно, никому этого не надо. Может случиться так, что колоритные личности жизненных прототипов своей реальной тяжестью и значимостью раздавят и размажут обаятельные образы литературных персонажей.

Если книжный Бендер начинал свою мошенническую карьеру с того, что «выдавал грудастого монаха за женщину с бородой», то реальный сын турецкого подданного, лесной король Чёрного моря Френкель совместно с королём одесского уголовного мира Мишкой Япончиком не без успеха выдали банды налётчиков за отряды еврейской самообороны, нуждающиеся в финансовой поддержке населения. И ещё надо разобраться, кто на самом деле был «великий комбинатор».

Была создана особая социально-культурная среда, из которой потом кто только не вышел, начиная от известных музыкантов, поэтов и писателей, до такой же многочисленной плеяды агентов уголовного розыска, работников ЧК-ОГПУ, военачальников, заканчивая официальными и подпольными миллионерами, которые ещё и умудрялись переходить из одного враждебного стана в другой, везде оставаясь своими людьми.

«В Одессе все и всё знают». Вам и сейчас это охотно сообщат. Знать-то они знают, но это совсем не означает, что с вами поделятся своими знаниями. И в этих знаниях, как у Екклизиаста, многие печали… С какой стороны фронта Гражданской войны ни взгляни. Для полноты картины можно кратко сказать только о некоторых выдающихся личностях, также входивших в круг общения Нафталия Френкеля. С Япончиком читателю всё уже понятно. Но был ещё и Лёва Задов – верный помощник Нафталия Ароновича в «делах щекотливых». Он же потом начальник контрразведки у Махно, потом вдруг, с чего бы это, сотрудник ОГПУ. Тут же Григорий Котовский – партнёр по бильярду, затем красный комбриг и претендент на должность начальника Генерального штаба РККА. Тут же Яков Блюмкин – активист «самообороны», потом военачальник, потом чекист, советский разведчик, создатель Гилянской Иранской социалистической республики, отец монгольской революции и доверенное лицо самого Троцкого. Он ещё и исследователь шамбалы. Чем ни ещё один «великий комбинатор»? В этом же ряду замечательных людей человек, имя которого можно называть на выбор. Какое больше нравится… Соломон, Самуил, Зигмунд, Сидней… Первая от рождения его фамилия – Розенблюм, а последняя фамилия аристократичная, английская – Рейли.

После длительной разлуки он навестил историческую родину в феврале 1918 года в составе союзнической миссии полковника Бойля. Вот и в какой, спрашивается, «комиссарской среде» занимался английский разведчик созданием агентурной сети? Работал быстро. Уже в марте уехал из Одессы в Петроград. А в июле, когда Блюмкин стрелял в немецкого посла Мирбаха, он, Рейли, как может догадаться читатель, находился, конечно, в Москве.

Почти официальным прототипом Остапа Бендера, по свидетельству Валентина Катаева, является начальник одесского уголовного розыска Осип Шор. Но Шор так и не смог стать ни миллионером, ни управдомом. И не нужно было пытаться. Ему пришлось безостановочно и постоянно передвигаться по стране, чтоб избежать ареста. А значит, и гибели. Зато арестованному Френкелю удалось переквалифицироваться из миллионеров даже не в управдомы, а в такого высокопоставленного управляющего, что «из окон его кабинета был виден Магадан»… Так тогда говорили в уголовной среде о чекистских и милицейских начальниках. Целая отрасль промышленности под руководством Френкеля, по словам Солженицына, «точно испарилась из системы социализма с его донимающим учетом».

О прототипе подпольного миллионера Корейко отечественное литературоведение умалчивает. Но не только в Одессе знают, что настоящим сыном турецкого подданного, великим комбинатором и подпольным миллионером одновременно был Френкель. И дело даже не в том, что он в разных долях и пропорциях присутствует в персонажах блистательных романов. Ключ в том, что Френкель в жизни был и Бендером, и Корейко, и много кем ещё в одном лице. А ещё все знают, что из реальных исторических персонажей Френкель не только настоящий эрудит, оратор и философ, но и тот, кто ещё смог выжить и пережить большинство своих беспокойных современников.

Кавалер двух орденов Ленина (будет и третий) начальник Главного управления лагерей железнодорожного строительства НКВД СССР встречал гостя в кабинете своего заместителя. Долларовый миллионер теперь ворочал миллиардами, если не триллионами рублей. И самое горькое для него было в том, что ни одной копейки из этих денег он не мог потратить без строгого отчёта и по своему усмотрению вне рамок возглавляемого им ведомства. Это были огромные средства. Но средства на многие годы государственные. Большего унижения для человека, привыкшего к деньгам и всегда имевшего дело с деньгами, трудно себе даже вообразить. Но вообразить надо, чтобы хотя бы частично иметь представление о размерах ненависти этого человека к советской власти и лично к Сталину.

– С чем пришли? – спросил Френкель Суровцева, поправляя прямую чёлку под Гитлера. Которую, впрочем, он носил задолго до восхождения политической звезды немецкого фюрера. Как и маленькие гитлеровские усики. Которые после обвинений в тридцать седьмом году в шпионаже в пользу Германии всё же сбрил и больше не отращивал.

– С добром, – также не здороваясь, ответил генерал.

– Добро теперь реквизировано. Хотя кому и вошь – состояние.

– Бывает, что и пуля – средство от головокружения, – нашёлся что ответить Суровцев.

– Приятно беседовать со знающим человеком, – не моргнув глазом, согласился Френкель, вставая и протягивая руку. – Обмельчал собеседник. Шутку воспринимают как намёк. Комплимент как угрозу. Сейчас, чтобы не спровоцировать у человека инфаркт, нельзя даже интересоваться его здоровьем.