Спокойное отстраненное внимание, молодой человек, – твердо сказал он, – вот что необходимо пациенту. Спокойное отстраненное внимание – слова такие же актуальные сегодня, как и тогда, когда Фрейд впервые употребил их. Вот что требуется от нас – относиться к словам пациента без предубеждений, без личных реакций, ограничивающих наши взгляды. Это душа и сердце аналитического подхода. Убери это, и весь процесс пойдет под откос.

Тут группа взорвалась, и все заговорили в один голос. Критика доктора Вернера, как молния, высветила то напряжение, которое копилось уже несколько месяцев. Участники, все стремящиеся усовершенствовать свои навыки, были раздражены тем, что они расценили как аристократическое высокомерие своего консультанта. Они почувствовали себя словно бригада чернорабочих. Ежедневно они сталкивалась с сильно ограничивающими клиническими условиями, навязанными безжалостной машиной НМО, и их возмутило очевидное безразличие доктора Вернера к реалиям их практик. Один из тех счастливчиков, кого миновал стихийный поток административных требований, он просто продолжал видеться со своими обеспеченными пациентами четыре раза в неделю, имея возможность быть неторопливым, позволяя сопротивлению пациентов растворяться самому по себе. Членов семинара рассердила его бескомпромиссная поддержка жесткой психоаналитической линии. И его уверенность и самодовольство, его безусловное принятие установленных догм – тоже вызвало негодование, смешанное с досадой и завистью тревожных скептиков, испытывающих эти чувства к сторонникам оптимизма.

– Как вы можете говорить, что Эрнст виделся с ней лишь на четырнадцати сессиях? – вопрошал один. – Я радуюсь, если НМО дает мне возможность встретиться с клиентом восемь раз. И только если я смогу добиться от своего пациента одного из этих магических слов – самоубийство, месть, поджог или убийство, – у меня есть шанс получить разрешение на проведение еще нескольких сессий от какого-нибудь клинически неподготовленного судебного представителя, чья работа собственно заключается в том, чтобы отклонить как можно больше таких запросов. Вступил другой:

– В отличие от вас, доктор Вернер, я не уверен в том что Эрнст сделал что-то неправильно. Возможно, замечание о майке и не было такой уж грубой ошибкой. Возможно, это именно то, что его пациентка должна была услышать. Мы говорили здесь о том, что терапевтическая сессия является микрокосмом жизни пациента. Так что, если она надоедает Эрнсту и разочаровывает его, несомненно, так же она влияет и на других людей, окружающих ее. Может быть, ей было полезно узнать об этом. Может быть, у него нет двухсот часов для того, чтобы она в конце концов устала от себя.

И еще один:

– Иногда эта отрегулированная аналитическая процедура слишком велика, доктор Вернер, она слишком изысканна, слишком отвлечена от реальности. Я абсолютно не согласен с тем, что, сопереживая, пациент бессознательно должен всегда улавливать чувства терапевта. Мои пациенты в основном пребывают в критическом состоянии. Они приходят ко мне один раз в неделю, а не четыре, как ваши, и слишком заняты собственными проблемами, чтобы подстраиваться под нюансы моего настроения. На это бессознательное схватывание чувств терапевта у моих пациентов нет ни времени, ни желания.

Доктор Вернер не мог оставить эту реплику без ответа.

– Я знаю, что этот семинар касается контрпереноса психотерапевта, а не психологических техник, но невозможно разделить эти две вещи. Один раз в неделю, семь раз – не имеет значения. Управление контрпереносом всегда влияет на терапию. На каком-то уровне чувства терапевта по отношению к пациенту неизбежно начинают передаваться последнему. Исключений не бывает! – сказал он, покачивая своей трубкой. – И именно поэтому мы должны понимать, прорабатывать и ослаблять наши невротические реакции на пациента.

Но здесь, в этом случае с майкой, – продолжал доктор Вернер, – мы говорим не о нюансах, мы имеем дело не с каким-то тонким восприятием пациентом чувств терапевта. Доктор Лэш открыто оскорбил ее, и здесь не требуется никакой догадки. Я не могу уклониться от ответственности и не назвать это вопиющей терапевтической ошибкой – ошибкой, которая подрывает основы терапевтического союза. Не позволяйте калифорнийской морали «что бы ни происходило, все дозволено» оказывать негативное влияние на вашу терапию. Анархия и терапия несовместимы. Каков ваш первый шаг в терапии? Создание безопасного пространства. Как сможет пациентка доктора Лэша после этого случая свободно выражать свои ассоциации? Как она может надеяться, что терапевт отнесется к сказанному ею непредвзято и отстраненно?

– Свойственно ли такое непредвзятое и отстраненное отношение всем терапевтам? – спросил Рон, бородатый мужчина и сильный терапевт, один из близких друзей Эрнста; они были связаны с медицинской школы совместной борьбой с предрассудками. – Уж точно не Фрейду. Вспомните его случаи – Дора, человек с крысами, маленький Ганс. Он всегда вмешивался в жизни моих пациентов. Я не верю, что человек в силах постоянно сохранять позицию нейтралитета – это же утверждается в новой книге Доналда Спенса. Вы никогда по-настоящему не понимаете реальные переживания пациента.

– Это не значит, что вы должны отказаться от попыток слушать пациента, не позволяя личным чувствам загрязнять сцену, – сказал доктор Вернер. – Чем больше в вас нейтралитета, тем ближе вы приближаетесь к подлинной сущности пациента.

– Подлинная сущность? Открытие подлинной сущности другого человека – это иллюзия, – возразил Рон. – Взгляните, как строятся коммуникации. Сперва некоторые чувства пациента облекаются в некие образы, а затем в подходящие термины…

– Почему ты сказал «некоторые»? – спросил доктор Вернер.

– Многие из их чувств невыразимы. Но позвольте я закончу. Я сказал о том, что пациенты трансформируют образы в слова: даже этот процесс не безупречен – выбор слов во многом зависит от того, как пациент представляет себе взаимоотношения с аудиторией. И это лишь передающая часть. Затем происходит обратное движение: если терапевты схватывают значение слов, сказанных пациентами, они должны перевести слова в личные образы, а затем в собственные чувства. Какое взаимодействие возможно к концу процесса? Какова вероятность того, что один человек действительно сможет понять переживания другого? Или, излагая иначе, поймут ли два разных человека третьего одинаково?

– Это похоже на детскую игру «Испорченный телефон», – вставил Эрнст. – Один шепчет соседу на ухо предложение, тот передает его шепотом другому, и так по кругу. Когда фраза возвращается к первому участнику игры, в ней мало что остается от оригинала.

– Это означает, что слушание – это не запись, – сказал Рон, делая ударение на каждом слове. – Слушание – этотворческий процесс. Поэтому притворство аналитиков, что психоанализ – это наука, всегда терзает меня. Психоанализ не может быть наукой, так как наука требует точных измерений, надежных объективных данных. В терапии это невозможно, потому что слушать – это творчество; представления терапевта искажаются, как только он начинает оценивать.