— Что молчишь? Сейчас ты у меня попляшешь, как тот рисовальщик кругов у Кеведо! Только я тебя не прощу. Я жажду крови! Речь-то о чести, а не о силе удара в профиль!

Диего тоже желает крови. Немного, в самый раз, чтоб страх и боль заставили противника свалиться, и, быть может, выслушать. Берет измором. Отвел клинок от горящего гневом лица, согнул руку в локте и опустил к середине груди — чтоб меньше устала в долгом бою.

Кажется, Антонио не понимает, что такое диестро, пусть и начинающий. Дразнит… Через слово поминает «удар в профиль», поминая забавную сценку из «Похождений пройдохи Паблоса», в которой мерзейший Франсиско Кеведо высмеял геометрическую школу фехтования. Ему, верно, больше нравится стиль кабацкой драки: рази куда попало!

Вокруг — кольцо из людей, наполовину враги, наполовину друзья, все ждут развязки. За которой вполне может последовать общее побоище. Краем глаза Диего видит — хотя все внимание на лице противника — галерные сжимают эфесы, студенты шарят в карманах — там может быть все, от стилета до ручной мортирки, хотя обычны навахи и шпаги.[22]

Увы, натренированы могут быть не только мышцы. Холодный разум диестро оценил силу противника и не счел возможным удержаться. Ноги делают шаг, вооруженная рука резко выпрямляется…

— Ола! — дружный выдох за спиной. Скрежет полуобнаженных мечей впереди. Славный порыв — спасти товарища, пусть и наперекор правилам чести. Только… спасать некого!

Будь это не площадная дуэль, будь у Диего в руке не смертоносец из Толедо, а учебная шпага-негритянка с помпоном вместо острия, Антонио потер бы ребра, поморщился да отправился домой лечить ушиб. А так…

Диего изучил анатомию и как фехтовальщик, и как судья, которому следует иногда надзирать за пыткой, посматривать, чтоб палач не угробил подследственного, а то и свидетеля. Знает, даже слишком хорошо, что натворила острая сталь. Тяжелое лезвие ударило в ребро, не между, но разница вышла только хуже. Клинок разорвал кость, острые осколки, как лезвия «волчьей метлы», располосовали легкое. Меч пробил тело насквозь.

Да, уже тело. Нечто, похожее на восковую куклу для анатомирования с удивительно знакомыми чертами лица. Убивать Диего доводилось не раз и не десяток, но наколоть, как бабочку, на гибкую сталь меча человека знакомого — впервые… А за спиной — восторг! Восторг, который невольно захватывает и победителя, и даже недавних товарищей убитого.

— Удар в профиль! — ахает голос, что никак не сдаст небесную механику. — Профессор, а ведь вы только что, вместе с офицеришкой, «пройдоху Паблоса» насмерть прихлопнули!

— Точно! Кто его теперь читать-то будет?

— Качать профессора!

В голосе Диего сквозит растерянность.

— Я лиценциат… И вообще меня надлежит арестовать.

— Тут юрисдикция университета! А если ректор подпишет приказ против тебя… Так мы его в реку, а на место ректора тебя и выберем!

— Самозащита, все видели!

— Качать лиценциата!

Меч снова поднят.

— Сперва убейте.

А в душе… ликование. И стыд за собственные чувства, который понемногу уходит под веселые выкрики.

— Фу! Диего, и тебе не стыдно в учеников указкой тыкать?

— Все тот же недотрога!

Кто недовольно хмурится, кто хохочет — и хлопает по спине соседа, и тот тоже заливается смехом. А отсмеявшись, начинает тормошить убийцу.

— Так ты что, грешишь с сестрой этого бедолаги?

— А почему брат, а не муж? Как-то неправильно…

— Сеньоры, я опаздываю на диспут!

Как будто теперь он может проиграть в словах сердца, уже выигранные быстрым металлом! Так и пройдет защита тезиса: каждое слово аудитория встретит радостным ревом. Оппонента просто не будут слушать. Это Севилья! Здесь помнят дона Луиса Нарваэса-и-Пачеко, а мантия дружна с мечом, как нигде более. Диего будет счастлив и на радостях не заметит легкого свечения воздуха по левую руку от себя…

Руфина сидит за шитьем, наставляет зеленой мантии рукава. Пригодятся. Ох, и пригодятся. Поднимает взгляд навстречу тихим шагам. Мать. Короткая игра в гляделки. Руфина прежде проигрывала. Но не в последние годы.

Бланка садится на постель дочери, руки устало ложатся на колени. Молчит. Когда прежде она выбирала слова для разговора со своей кровинкой?

— Пошла бы, подругу утешила.

— Я? Я не могу…

«Не могу». Раньше дочь и слов-то таких не произносила.

— А если Ана руки на себя наложит?

— Но ведь я… Сама…

— Ана этого не знает. И не узнает еще неделю. Если тебя ненавидеть станет, потом — какая разница? Ты ей нужна сейчас. Что у тебя внутри — твое дело. Ну, еще мое с Хорхе, но больше — ничье. Так что ступай. Я кликну жену Венегаса, пусть проводит.

Собиралась Руфина долго. Может, потому, что прежде ей нравилось наряжаться, чтоб сходить к подруге. А теперь… Что тут вообще можно сказать, когда два человека, которых любит Ана, сцепились насмерть — то ли из-за собственных дел в порту, то ли из-за ее же чести? Которую каждый понимает по-своему.

Такие коллизии любят драматурги. Тот же Лопе де Вега! Только отыграв роль, актер сойдет с подмостков, а их угораздило попасть в «Звезду Севильи» живьем. Да и роли легли странно, будто в труппе не хватало актеров… Одна эта загвоздка сильно изменит благородный финал!

Что ж, тут ничего не поделать, только отыграть небольшую сцену. Наверное, совсем без слов. Дать человеку выплакаться и выговориться. Это-то она может!

Так Руфина думала, пока ее не проводили в покои доньи Аны. Пока не положила руку на плечико неотрывно глядящей в окно подруги. И сразу оказалась в цепких когтях развернувшейся фурии.

— Пришла? — Выдох гнева в глаза. Такой Ану прежде видеть не доводилось. Не человек, кошка бешеная. — Хвастаться будешь, как твой жених ловко да красиво моего брата убил?

Руфина только и смогла, что пролепетать:

— Диего мне не жених…

— Не лги мне! Твою жалкую тайну полгорода знает! И к кому он по ночам бегает с виолой. И кто ему мантию штопает. Небось, и сегодня дырочки зашивала?

Вот как раз сегодня мантия цела… Только говорить этого не стоит. Тем более над ней еще полночи сидеть с иглой.

— Я…

— Вот именно! И у тебя еще хватило наглости прийти в мой дом!

Но руки опустила. Руфина вздохнула. И правда, здесь ей делать уже нечего.

— Я твоя подруга. Как бы дело ни поворачивалось, это так. Помни это. А пришла я, и верно, зря…

Повернулась — и была поймана за разрезной рукав.