Та же страна, да не та. Я отыскал парк Гаврило Принципа, в котором не было деревьев, но стоял памятник сербскому герою — рядом с большим информационным стендом. Принцип, оказывается, стрелял в наследника престола, поскольку «в ту эпоху с тиранией можно было бороться только таким способом». Сообщается, что на месте покушения в югославское время работал музей, однако «в начале 1990-х годов бойцы правительственной армии Боснии и Герцеговины уничтожили этот мемориал». Тот, кто не удосужится проследовать по троллейбусному маршруту номер 103, может сделать вывод: это и есть вся правда о Принципе. Вот школьники стучат на спортплощадке баскетбольным мячом, вот мамаши гуляют с колясками, вот пенсионеры играют в шахматы — да они наверняка так и полагают, если вообще задумываются о вопросах истории.

Граффити фанатов футбольного клуба Славиja в Новом Сараеве. Надпись «Когда кончается любовь к Отечеству, тогда и государство должно умереть». Фото автора

В столице Боснии я остановился в квартире интеллектуала Фадила Мушича. Он и архитектор, и художник, и социолог, да еще и поэт, автор сборника военной лирики под названием «Сараевская Campo di Fiori». Над своей богемной мансардной квартирой Фадил устроил террасу, где мы и вели долгие разговоры о войне и мире. С крыши дома на набережной Бана Кулина открывается прекрасный вид на все четыре стороны, и я пишу вот эти строки, перечисляя то, что сейчас вижу вокруг себя: и минарет мечети Хусрев-бега, и городской рынок Маркале, и башни католического храма Святого Сердца Христова, и крест старой сербской церкви, и крышу синагоги, и сараевскую библиотеку, сожженную минометными гранатами и восстановленную, и здание Президиума Боснии и Герцеговины, и куст проплаченных арабскими шейхами небоскребов, и закатное солнце, падающее за спину телевышки на горе к юго-западу от города. Горы-то окружают Сараево широким кольцом, с их вершин и шарашила по всей этой красоте сербская артиллерия.

Прямо подо мной — сувенирно-ремесленная Башчаршия, богатый район восточных торговых лавок, харчевен и мастерских, над черепичными крышами поднимается терпкий дымок, потому что мясо в Боснии принято жарить на древесных углях. Жестянщик здесь и теперь соседствует с башмачником, а пекарь с брадобреем. Этот город мастеров сложился в первой половине XVI века, в пору османского расцвета Боснии, при просвещенном султанском наместнике Гази Хусрев-беге. Тогда в Сараеве, сообщает в монографии «Восточная и Центральная Европа под властью Османов» Питер Ф. Сугар, насчитывалось шесть мостов, шесть общественных бань-хамамов, три торговых двора-безистана, несколько библиотек, шесть странноприимных домов для дервишей, пять духовных семинарий-медресе, 90 исламских школ-мектебов и свыше 100 мечетей. Кое-что из османского наследия уцелело до наших дней, поскольку остались и люди, которые верят: такие объекты несут в себе удобства, знания, святость. При этом Сараево, как и вся мусульманская Босния, умеет сочетать в себе вест и ориент. В Сараеве понимаешь: Редьярд Киплинг все-таки ошибался, восток и запад счастливо перемешались, и не в британских колониях, а в Европе. На мостовой одной центральной улицы плиткой выложены стрелки компаса и надпись «Здесь встречаются цивилизации». Но встречаются они по-разному: совсем рядом — Музей геноцида в Сребренице, неподалеку — памятник убитым во время осады Сараева детям.

Сараево австро-венгерской поры. Музыкальный павильон в парке Франца Иосифа на берегу Миляцки. Открытка. 1910 год

Латинский мост — во‐он он, второй от моей крыши к северо-западу — в основе своей тоже древний, может быть, еще древнее вишеградского, хотя доподлинно неизвестно, когда он был построен. К 1541 году относятся упоминания о деревянном мосте через Миляцку, связавшем чаршию с торговой колонией Латинлук, в которой базировались ремесленники и купцы из Далмации. В 1565 году о мосте через Миляцку впервые написали как о каменном. Потом его многократно перестраивали и реконструировали; при благоустройстве речки лет 150 назад мост подрезали на одну арку, лишив его баланса и симметрии. Если и остались в основании конструкции глыбы XVI века, то теперь вряд ли кто рискнет с уверенностью отличить их от новых.

Фадил, интеллигентный дядька в очках и шляпе, из-под которой торчат творческие пряди седых волос, интересно импровизирует о прошлом и настоящем, о «мягком теле мусульманской Боснии», в которое (в отличие, например, от «твердых» хорватских земель) якобы легко проникнуть захватчику, однако приходит к банальному выводу: приказ начать войну сербы получили из Москвы, скорее всего, от православного патриарха. В пивной у парка Гаврило Принципа Фадилу лучше не появляться.

Мост через реку словно крыло ангела, уверен Иво Андрич. В уста одного из героев своей памятной книги, Али-ходжи Мутавелича, югославский писатель вложил притчу о том, что «после устройства источника нет более богоугодного дела, чем построить мост, и нет более страшного греха, чем мост разрушить». Мутавелич и мост через реку не перебросил, и источник не оборудовал, и умер от разрыва сердца в самом конце романа, потому что кончился, умер тот мир, в котором ходжа привык жить, а дальше жить ему оказалось незачем.

Мосты через Дрину и Миляцку перетерпели все невзгоды и устояли, в отличие от моста через Неретву, которому не повезло. 9 ноября 1993 года Старый мост в Мостаре разрушили — с очень большой степенью вероятности, огнем хорватских танковых орудий. До обрушения пешеходный мост мастера Хайреддина простоял 427 лет, и в последние перед смертью дни выдержал, как писали сараевские газеты, шесть десятков прямых попаданий. Вместе с каменной аркой обвалились часть сторожевой башни и скала, на которую опиралась конструкция на берегу реки.

За месяц до этого я впервые побывал в Мостаре, городе, который за время одной войны пережил сразу две. В 1992 году сербскому наступлению в долине Неретвы противостояли объединенные хорватские и мусульманские силы. Через год союзники поссорились и принялись воевать друг против друга, чтобы еще через год под сильным международным давлением замириться и заключить новый, вынужденный альянс. Мостар пострадал от обстрелов сильнее всех других боснийских городов, даже больше Сараева, на четыре года запертого в сербское артиллерийское кольцо. Права на Мостар, в котором за века сложились три славянские общины, предъявляли все участники войны. Боснийские сербы намеревались переименовать город в Алексинац (по имени местного уроженца поэта Алексы Шантича), боснийские хорваты — в Герцег-Степан-Град (по имени боснийского дворянина Степана Вукчича из рода Косачей, основавшего в 1435 году герцогство Святого Савы, давшее название исторической области «Герцеговина»). Я видел мостарские руины, скелеты выгоревших зданий, однако до Старого моста, хотя формально в те дни и действовало перемирие, не добрался: в паре кварталов от Неретвы, по бульвару Народной революции, проходила линия фронта, обозначенная колонной старых грузовиков, и подходы к реке были блокированы военными.