В ходе партийной конференции в Ленинском районе в МК позвонил секретарь райкома Л.А. Голодников и заявил, что из-за ареста парторга одного из заводов его обвиняют в попустительстве врагам народа и выражают недоверие. После консультации с секретарем МК Коротченко и заручившись его поддержкой, Шатуновская поехала на конференцию, обстановка на которой была напряженной: «Приезжаю – там буря, разнузданные страсти. Орут, кричат. Кошачий концерт на конференции. Тот был парторг ЦК. Причем здесь парторг завода? Спрашивайте с ЦК. Кто-то хочет разъяснить, ему не дают говорить». Выступив от имени МК, Шатуновская сообщила о доверии областного комитета к секретарю райкома. Несмотря на это, при голосовании двух резолюций, – одобряющей работу и выражающей недоверие к руководству райкома, – вторая получила поддержку одной трети собравшихся[474].

Затягивались конференции и по другой причине. Пункт 5 инструкции ЦК ВКП(б) предусматривал «неограниченное право отвода выдвинутых кандидатур» при обсуждении. Вдобавок по каждой кандидатуре любое количество делегатов могло высказываться как «за», так и «против»[475]. Присутствовавший на конференции Советского района Аросев записал 25 апреля: «Один за другим выходят на трибуну члены конференции, названные в списке для тайного голосования, и рассказывают свои биографии. Одни слушают это с интересом, другие будто прицеливаются вытащить какой-нибудь кусок автобиографии и над ним поиздеваться, а может быть, просто отдаться своему чувству любопытства и копаться во внутренностях ближнего»[476]. На следующий день он уже сам оказался на трибуне: «Дошла очередь до моей кандидатуры. Я на трибуне рассказываю биографию. Она богата и, признаться, действительно интересна. […] Стасова первая спросила: “Кто Ваша жена?” Другие спрашивали, почему она, жена моя, иностранка. Я ответил, кто она и что она не иностранка. Из скромности я почти не остановился на моменте оклеветания меня Белянец и поддержки этой клеветы со стороны райкома. Это моя ошибка, результат несмелости мысли и природного тугодумства. Более или менее я разошелся, когда давал ответы моим оппонентам, т. е. клеветникам, вольным и невольным, отводившим меня. […] Громадным большинством мне два раза продлили речь. Кандидатура моя обсуждалась 2 часа. Я за себя получил 140 голосов, против – 360. Мои голоса – это большая победа, настроение было такое, что я боялся, дадут ли мне говорить»[477].

Но для некоторых участников конференция могла закончиться иначе. Примером тому может служить история директора Павлово-Посадской МТС Истринского района Ивана Алексеевича Рощина[478]. Этот человек имел солидный партийный стаж, с 1903 г. и до революции 1917 г. многократно подвергался арестам. В период Гражданской войны как боец и политработник участвовал в боевых действиях, дважды был ранен, попадал в плен к белым, бежал. Мытарства Рощина начались 29 августа 1936 г. На собрании, посвященном обсуждению закрытого письма Московского комитета после процесса над Зиновьевым, Каменевым и другими, Иван Алексеевич допустил «выступление, демобилизующее и усыпляющее бдительность коммунистов в отношении террористической бандитской деятельности врагов народа троцкистско-правых агентов фашизма». Собрание расценило выступление как антипартийное и попросило Истринский райком обсудить его на бюро. Рощин, который вскоре «осознал антипартийный характер своего выступления», тоже просил райком разобрать это дело, чего руководство райкома не сделало. Однако во время партконференции 15–23 апреля 1937 г., когда вопрос вновь подняли, бюро отреагировало быстро. Выступление Рощина признали контрреволюционным и он был лишен делегатского мандата. 20 апреля 1937 г. решением Истринского райкома И.А. Рощина исключили из рядов ВКП(б) «за контрреволюционное выступление против партии и за скрытие от партии участия в правой оппозиции». А через 10 дней, 30 апреля 1937 г., Рощина арестовали. Просидев в заключении 5 месяцев, 20 сентября 1937 г. был выпущен на свободу. Справка, выданная ему управлением НКВД по Московской области, указывала, что он был осужден Особым совещанием при НКВД СССР за антипартийное выступление, а его 5-месячный срок нахождения под стражей зачтен как наказание. Уже позднее, в конце февраля 1938 г., разбирая апелляцию Рощина, бюро Московского комитета констатировало: «Никаких материалов об участии Рощина в правой оппозиции у Истринского РК ВКП(б) не было и нет. Во время следствия в НКВД это также не подтвердилось». Рощин был восстановлен в партии, но в его личную карточку занесли строгий выговор.

Никита Сергеевич вмешивался в ход собраний, если что-то шло не так. Особенно, если они происходили в столице. Например, после нескольких звонков Аросеву из ЦК с требованием ответить на активе по всем предъявленным обвинениям, вмешался Хрущев: «Звонок от Хрущева (секретарь МК) – почему не выступаю на районном активе, ответил – буду, сказал, что Белянец оклеветала меня»[479]. А когда на конференции Свердловского района Москвы старый большевик А.А. Сольц в своем выступлении начал критиковать прокурора СССР А.Я. Вышинского, секретарю райкома К.П. Чудиновой досталось от первого секретаря МГК: «В МК мне попало от Хрущева: “Распускаешь людей, он же сумасшедший, а ты ему трибуну дала…”»[480].

25 апреля О.Г. Шатуновская доложила на бюро МК о ходе районных конференций. По итогам ее выступления ОРПО было поручено обобщить и представить в секретариат МК материал работы районных партийных конференций[481]. Одновременно на том же заседании были утверждены в должности руководителей райкомов 47 человек, избранных по новым правилам и в новой обстановке[482]. Еще 84 секретарям это только предстояло.

8 мая Хрущев снова выступил на бюро МК ВКП(б) по поводу сроков созыва областной партконференции. В результате они были отодвинуты на 5 июня 1937 г.[483]

Бурные перевыборы партийного руководства, аресты не могли не волновать самого Хрущева. Он понимал, что прошлые колебания «троцкистского характера» в 1923 г. могут сейчас всплыть в новом прочтении и иметь печальные для него последствия. Вот почему Никита Сергеевич решился подстраховаться, заручиться личной поддержкой Сталина.