Резолюция городской партконференции любопытна и по другой причине. По словам Никиты Сергеевича, после редактирования ее Сталиным, там остались положения о бдительности, «но они по тому времени считались довольно умеренными»[530]. Однако содержание резолюции, опубликованной в «Правде», говорит обратное. Все положения передовицы «Правды» о беспощадной борьбе со «шпионами» и «диверсантами» были фактически включены в ее текст. Подтверждением тому может служить следующий абзац резолюции: «Московская конференция заверяет Центральный комитет партии и нашего вождя, учителя и друга товарища Сталина, что нет и не будет пощады шпионам, диверсантам, террористам, которые подымают руку на жизнь трудящихся Советского Союза; что шпионов и диверсантов мы и впредь будем истреблять и врагам СССР житья не дадим; что за каждую каплю пролитой рабочей крови враги СССР расплатятся пудами крови шпионов и диверсантов»[531]. Отсюда можно сделать вывод, что если Сталин редактировал текст резолюции, то эта редакция нисколько не смягчала общий тон, но, напротив, давала сигнал другим организациям об ужесточении генеральной линии ЦК ВКП(б).

В промежутке между московскими конференциями произошло одно непредвиденное событие. 31 мая покончил жизнь самоубийством заместитель наркома обороны Я.Б. Гамарник. Это произошло буквально через три дня после окончания городской конференции, где он был избран в состав пленума МГК.

У Хрущева появилось сразу несколько проблем. Во-первых, налицо была потеря бдительности не только московской парторганизации, но и самого ее лидера. Во-вторых, сестра Гамарника работала в московской областной прокуратуре. Но не это было главным. Ее мужем был Андрей Николаевич Богомолов, вместе с Гамарником выбранный на конференции в состав пленума МГК, а уже на пленуме – третьим секретарем МГК.

Сознавая шаткое положение себя и своей жены, Богомолов 3 июня отправил на имя Сталина письмо, а его копию – Хрущеву. В нем он попытался убедить вождя в отсутствии каких-либо близких отношений и связей его семьи с Гамарником, выделяя важные положения письма подчеркиванием: «Никогда, ни в какой степени я не только не был связан с врагом народа Гамарником, но вообще с ним не имел отношений, никогда не вел с ним разговоров на политические темы, поэтому ничего не подозревал. Встречи у меня с ним были большей частью случайные, а разговоры минутные. […] Жена моя клянется, что у нее с ним никаких “политических связей” не было. И я, зная ее, и зная о ней от других товарищей, членов партии, верю ей. Верю еще и потому, что Гамарник держал своих родственников на известном расстоянии от себя. Правда, жена моя посещала семью Гамарника и виделась с ним за несколько дней до его самоубийства (ее вызывали, так как он лежал больной). Факт разоблачения Гамарника как врага народа и предателя был для нас полной неожиданностью. Надо сказать прямо, что до факта разоблачения его предательства мы ему верили и ни в чем не подозревали».

Особо Богомолов выделил свое отношение к партии: «Самым дорогим и святым для меня всегда было, есть и будет – это отношение к линии и политике партии, это борьба за чистоту рядов партии, за линию партии и ее Центрального комитета, борьба против всех врагов партии и народа. […] Все, с кем работал я рядом и работаю, могут сказать о моей активной борьбе за линию и решения партии, о моей активной борьбе со всеми врагами – углановцами, рыковцами, троцкистами. Товарищ Сталин. Я нахожусь на ответственном участке работы в московской организации. Партия, Центральный комитет могут мне верить до конца. Никаких “задов” у меня не было и нет. У меня возникла потребность и необходимость все это подробно изложить Вам в связи с разоблачением врага народа Гамарника, имеющего ко мне лишь формально-родственное отношение и ничуть не больше. Куда бы меня партия не послала, я был и останусь ей верным до конца. За это говорит вся моя жизнь в партии, вся моя преданность партии, вся моя борьба в рядах партии со всеми врагами партии и народа»[532]. Письмо каких-либо помет Сталина при прочтении не содержит, однако влияние на областную конференцию оно оказало.

Эта конференция проходила на фоне нового политического процесса «военно-фашистского заговора» М.Н. Тухачевского. Как и в случае с городской, в день открытия областной партийной конференции – 5 июня – «Правда» поместила передовицу «Беспощадно громить и корчевать троцкистско-правых шпионов». Как и передовица от 23 мая 1937 г., эта статья содержала ряд программных заявлений, которые были даже специально выделены: «Карающий меч пролетарской диктатуры не притупился и не заржавел. Он опустится на головы тех, кто хочет разодрать на клочки нашу прекрасную родину и отдать ее под ярмо германо-японского фашизма. Врагов народа – троцкистско-правую сволочь – мы будем беспощадно громить и корчевать!» [533]

Это настроение чутко уловил Хрущев. Уже во вступительной речи 5 июня Никита Сергеевич, признав факт избрания в состав городского комитета «врага народа» Я.Б. Гамарника, заявил: «Но пусть знают враги, что как бы глубоко они ни сидели в своих норах, мы разоблачим и уничтожим их, сотрем врагов всех до последнего в порошок и развеем их пыль по ветру, чтобы и следа не осталось от этих проклятых изменников и предателей нашей социалистической родины»[534]. Прочитанный на следующий день Хрущевым отчетный доклад не содержал каких-либо принципиально отличных от доклада городской конференции тезисов[535].

После «прокола» на городской конференции – избрания Я.Б. Гамарника в члены пленума МГК ВКП(б) – Хрущев еще пристальнее стал относиться к проверке выдвигаемых кандидатур. В связи с развернувшимися арестами нервничали и кандидаты.

Незадолго до начала областной партконференции Никите Сергеевичу пожаловался секретарь Раменского райкома Георгий Ростиславович Брандт на нездоровую атмосферу вокруг его происхождения. Являясь однофамильцем полковника А.Ф. Брандта, который в 1917 г. выступил против советских органов власти в Калуге, его постоянно обвиняли в родстве с белогвардейцем. По словам Хрущева, Брандт даже подумывал о самоубийстве. После самоубийства В.Я. Фурера это не лучшим образом могло сказаться на репутации московского партийного руководства и лично первого секретаря МК ВКП(б). Но Никита Сергеевич решил подстраховаться и поговорить со Сталиным. Тот, ознакомившись с ситуацией и получив от Хрущева положительную характеристику на Брандта, посоветовал поддержать этого работника. Серьезно относясь к угрозе самоубийства, Сталин даже рекомендовал сообщить Брандту об этой встрече[536]. Возможно, внимательность и чуткость Сталина в этом случае объяснялась нежеланием скандала в столичной парторганизации. Например, самоубийство второго секретаря Свердловского обкома К.Ф. Пшеницына 23 мая 1937 г.[537], накануне областной конференции, явно замедлило ее ход. Как бы то ни было, на московской конференции Брандт был избран кандидатом в члены пленума МК ВКП(б)[538]. В дальнейшем Брандта назначили заведующим московским областным зерновым управлением (МОЗУ) и должность эту он занимал вплоть до марта 1938 г., когда был переведен на другую работу.