Ариана вздохнула. Тогда почему, почему, почему же ей так хреново? Она попыталась продвинуться в воспоминаниях дальше, к концу июля, — потянулась череда дней. Что на самом деле ее заставило пригласить Фланвара в свой кабинет вечером, в половине восьмого? В течение многих лет Ариана была женщиной из тех, о которых говорят: «Она и не посмотрит никогда ни на кого, кроме мужа!» — неправду говорят. Верные мужьям женщины столько же смотрят вокруг, сколько все остальные, просто единственное, что они при этом понимают, — дома им лучше. Они всё еще влюблены, вот и все.

Ну так почему же Ариана захотела типа, которого, по существу, толком даже и не разглядела? Почему она встретила его голой грудью, призывно распахнутыми руками и состоянием спокойного бешенства? Стоп-стоп-стоп! Сначала надо понять, что это был за день… Ага… это была среда, а накануне ребята уехали к Лиз, точно, это была среда — та самая среда, когда Юго так неожиданно ворвался в ЖЕЛУТУ.

В то утро она уехала на работу еще до семи. Она догадывалась, что мужу попадется на глаза объявление в газете, и подозревала, что реакция будет быстрой и бурной.

Даже если Юго вроде бы счастлив, что живет сейчас вне стен ЖЕЛУТУ, уж такого он точно не пропустит, а ей вовсе не хотелось быть рядом с мужем в минуту, когда тот обнаружит, что предприятие, основанное им как истинный храм мужских ценностей, благодаря одному-единственному поступку его жены превратится почти что в публичный дом. Чем нарываться на скандал, лучше сбежать заранее, решила Ариана, — мужеством тут не пахло, но решение легко объяснялось тем, что она, не забудьте, стала мужчиной.

Ровно в девять, когда Ариана, как обычно, пила в холле кофе со своим генеральным директором, у подъезда ЖЕЛУТУ остановилась маленькая розовая машина.

Ошарашенные Ариана и Адольф смотрели, как к ним несется на всех парах Юго — в ярко-красных джинсах и майке с надписью «Версаче», но страшно бледный. Марсиак поприветствовал Никара натянутой улыбкой, схватил жену за руку и буквально утащил за собой в кабинет.

Ариана для начала попробовала его успокоить:

— Юго, я тебе не сказала, потому что мы ведь условились ничего друг другу не рассказывать про работу, но, ты же понимаешь, у меня не было выбора. В ТУТАЛУЭ готовили нам подножку демпингом, ну а цифры у нас выглядели не слишком обнадеживающе…

Юго приложил палец к губам жены, заставляя ее замолчать.

— Дорогая, это мне нужно кое-что тебе сказать. И я скажу. Всего одно слово. Ге-ни-аль-но! Ты гений. И теперь, когда я понимаю, какая это каторга для женщин — ремонт, могу тебя заверить, что ты будешь иметь грандиозный успех. Действительно, говорить с работягами и не дать себя обвести — миссия, немыслимая для тех, кто носит юбку. А управлять телескопическим подъемным краном в сабо на каблучках — что тут хорошего?

Юго как-то странно хохотнул — будто воду в унитазе спустили — и продолжил:

— Я пришел сказать, что горжусь тобой. А теперь, когда мне уже известно, что сделала ты, хочешь, расскажу, что сделал я? Мы с Софи неплохо потрудились, знаешь…

Ариана, вконец растерявшаяся, пробормотала:

— Нет, нет, не надо! Ничего не говори! Я тебе полностью доверяю… Скажи лучше, ты действительно доволен моей выдумкой с Чип-энд-Дейлами в ЖЕЛУТУ?

— Да конечно же, моя птичка, сказал ведь — это потрясающе! Ух, какую я тебе сделаю рекламу среди наших с Софи клиенток! Ой, прости, пора бежать, у меня свидание с мадам Перруэн, собачьим стилистом.

Он назвал ее «моя птичка»! Ариана смотрела, как муж в оранжевых пляжных сандалиях семенит к выходу. Смотрела, как он проходит мимо Никара, не сказав ни слова, а только помахав рукой в знак прощания. Смотрела, как он исчезает за вращающейся дверью, как садится в машину, вкось подбирая ноги, и перед тем, как тронуться, бросает взгляд на свое отражение в ветровом стекле.

Ей хотелось плакать.

Ну она и назначила Фланвару свидание ровно в полвосьмого у себя в кабинете.

А на следующее утро Ариана набрала нормандский номер Лиз. Опасаясь, как бы шестое чувство не подсказало матери, что случилось, Ариана защебетала деланно веселым голосом, как, дескать, чудесно «снова оказаться вдвоем с Юго, будто мы новобрачные», но «ты же понимаешь, теперь мне все время не терпится поговорить с детками», после чего на другом конце провода последовало долгое молчание, а за ним укоризненное:

— Ну и почему ты в таком случае не позвонила вчера вечером этим деткам, по которым так соскучилась?

О черт, черт, черт!

Не может же она сказать маме, что накануне под предлогом ужасно, ужасно тягостной деловой встречи, которую, увы, нельзя было отменить вернулась с работы в половине одиннадцатого, а единственной трудностью за день стало избавиться, ожесточенно себя намыливая, от малейшего следа объятий, в которые заключал ее обутый в ботинки на каучуке служащий торгового отдела! Как сказать Лиз, что после этого, в супружеской постели, она позорно свалила желание немедленно притвориться спящей на дикую усталость? Как объяснить, что вообще-то следовало бы чувствовать себя виноватой, но она не только не ощущает никакой своей вины, но даже и никаких угрызений совести?

В общем, она не сказала ни-че-го. Наоборот, Лиз, чувствуя, что дочь нервничает, проговорила ласково:

— Детка, меня совершенно не касается твоя личная жизнь… но думаю, мне стоило бы тебя предостеречь…

(«О нет, — подумала Ариана, — пожалуйста, без этого! Мама по одному только голосу догадалась, что едва мне удалось стать мужчиной, как я сразу же открыла в себе склонность к сексуальному преследованию подчиненных в собственном кабинете! У меня не мать, это какай-то Эндора, это ведьма из ханаанской деревни! Это свекровь любимой колдуньи из фильма!»)

— Так вот, по поводу твоих детей…

«Уф… кажется, пронесло. На этот раз сверхпроницательность не сработала! Ура!»

— Вчера вечером я с ними долго разговаривала. И мне показалось, что они… как бы это выразить получше?.. Мне показалось, что они несколько дезориентированы. Эктор хотя бы тихонько пожаловался: «Знаешь, бабуля, мне все-таки больше нравится, когда папа — папа, а не мама. Папа, конечно, хороший, но теперь он не на своем месте». А Лулу все это время только тяжело вздыхала и не сказала ни слова. Ты рискуешь потерять детей, Ариана!

Пришлось воспользоваться автопилотом и с его помощью произнести уже обкатанную после многих повторений речь. Послушай, дети ведь так легко ко всему приспосабливаются, они же пока вроде пластилина: что захочешь, то и слепишь. Пройдет немного времени, и они сами будут смеяться надо всем, что их огорчало эти несколько месяцев… Произнести-то произнесла, но отныне не одна Лиз Онфлёр перестала наивно верить подобным оправданиям. Сама Ариана больше в них не верила.

Тут молодая женщина заметила, что дети бегут к ней. Вскочила, протянула руки, радостная, счастливая, но… но именно в ту секунду, когда она так радовалась, малышка Луиза споткнулась и упала на камни. А поспешив к дочке, Ариана услышала, как ребенок повторяет, плача: «Папа, папа, мне больно!»