— А Нина Сергеевна? Что она сказала?

— Нина? Кхе-кхе-кхе… Я таки выдавил из себя что-то типа: «Выходите за меня замуж, Ниночка…»

А она посмотрела на меня так ласково, что у меня аж внизу там, ну, ты знаешь, всё зашевелилось.

— Давно, — говорит, — жду, когда же ты осмелишься… — засмеялась, так светло и радостно, и сказала просто: — Я выйду за тебя замуж, Ваня. И буду тебе хорошей женой.

Вот. Через два дня нас и расписали в сельсовете, и Ниночка переехала ко мне. Комната у меня была небольшая, но нам двоим хватало. Из больницы в Сумах она рассчиталась и устроилась с медсестрой в нашем Краснокутском медпункте… Вот с тех пор везде за мной следовала… Все сорок пять лет…

— Так вы сорок пять лет прожили?

— Сорок пять…

Котило допил чай, вытер полотенцем усы. И спросил:

— А у тебя-то чего за непонятки? Ты же вроде жениться собрался. Не так ли?

— Да, собрался, Ван Ваныч, только…

— Только что? Разлюбил, что ли?

— Не то что бы разлюбил… Это как будто… мозги и тело с одной, а душа — с другой.

— Да-а-а… — Котило покачал головой, — тут бы тебе разобраться…

— Некогда уже разбираться. Да и обидел я Надю. Вряд ли простит.

— Надя — это та, с кем душа? Хорошая, должно быть, девушка…

— Да, — вздохнул Богдан, загрустив, — хорошая… калека была. В кресле… в инвалидном… А я её оставил… а она теперь ходит… а я…

— Калека? А теперь ходит?.. Хм, да-а-а… Разобраться надо, — повторил старый следак и пошёл включать телевизор, — тут фильм должен быть, «Следствие ведут знатоки». Посмотрим? А разобраться надо, потому как часто в жизни бывает — не тот калека, кто в кресле инвалидном…

В тот вечер Богдан засиделся у Котило допоздна. Об отношениях с женщинами они больше не говорили. Иван Иванович понимал, что бы он ни говорил Богдану, какие бы советы ни давал, ситуации это не изменит. Подобные решения человек должен принимать сам. И ошибки свои должен исправлять сам. Сам, и больше никто.

Они посмотрели фильм. Обсудили некоторые моменты следствия, которые были показаны в нём. Напоследок, выпив ещё по чашке чая, разошлись. Иван Иванович — в свою постель, Богдан — домой.

Этой ночью Богдан не сомкнул глаз. Перед ним стояло счастливое лицо медсестрички Ниночки и растерянное — молодого опера Вани Котило. Как бы он хотел, чтобы у него были такие же чувства к женщине, на которой он собирается жениться. Но чем больше проходит времени, тем меньше становится физическое притяжение к Оле, тем чаще он думает о Наде.

Умом понимал, что свадебный механизм приведён в движение. Сделано предложение, затрачены средства. Но что-то внутри колотило по мозгам с такой силой, что было тяжело дышать, когда он об этом думал. Что это? Почему так неспокойно? А главное, что делать?

Утро следующего дня, воскресенья, выдалось тёмным и грустным. Нет, погода была замечательной. Яркое летнее солнышко радовало всё живое своим теплом. А вот настроение у Богдана погоде не соответствовало.

Жизнь в посёлке городского типа Тарасов начиналась рано. Кто-то уже в пять часов утра дзинькал звонком велосипеда, добираясь на ферму к утренней дойке. А вот машина подъехала к магазину. Хлеб привезли. Прямо с завода: горячий, душистый. Пахнет «на всю ивановскую», того и гляди слюной захлебнешься.

Оркестр жизни звучал разными инструментами, но Богдан слышал только один — сольную скрипку, играющую партию сомнения.

Он заставил себя встать и привести в порядок комнату. Умылся, побрился и уже в восемь часов утра был на пути к Олиному дому. Он решил открыться ей и поговорить. «Как же мы собираемся жить, если будем скрывать друг от друга то, что тревожит нас? — рассуждал он. — Конечно же, Оля выслушает меня, поймёт и рассеет все сомнения. У неё, похоже, их нет».

Богдан кисло улыбнулся своим мыслям.

«Вот Нина, жена Ван Ваныча, вообще понимала его с полуслова. Как же иначе? А у нас с Олей что-то… как-то всё не так… Интересно, почему? Ведь было всё так замечательно… Куда оно делось?»

Размышляя, Богдан не заметил, как оказался у дома своей невесты. Во дворе он увидел Олину маму. Волосы собраны под платок. На расплывшейся талии повязан фартук. Она поралась («занималась хозяйством» — укр. — Прим авт.) во дворе. Кормила свиней, кур, уток, собаку. Большое хозяйство в семье Губенко.

— Доброе утро, Валентина Анатольевна, — окликнул Богдан Олину маму.

— А-а-а-а! Богдан! Доброе, доброе, — приветливо затараторила хозяйка, — заходи, зятёк, заходи, щас завтракать будем.

— Спасибо, но… я с Олей поговорить хотел.

— А Олечка спит ещё, — женщина засмеялась, — умаялась. Шутка ли — замуж выйти.

— Да, я вот как раз об этом и хотел…

— Уж не передумал ли? — уловила сомнение в голосе Богдана, и её собственный голос разительно изменился. Стал стальным и напористым, — Степа-а-а-ан!!! — позвала она мужа.

На пороге появился хозяин дома Степан Егорович. Крупный, тяжёлый, как будто вытесанный. В этом человеке большим было всё: нос, щёки, глаза навыкате. Большой выпирающий живот. Большие руки. Богдан всегда удивлялся, как у таких крупных родителей могла появиться такая изящная девочка, как Оля.

— Вот тут Богдаша наш чего-то химичит, поговорил бы, — обратилась Валентина Анатольевна к мужу.

— Чего химичит? Поздно уже химичить… Ушёл поезд-то… Ну, пойдём, поговорим…

— Да я с Олей хотел поговорить.

— Спит она, — сказал, как отрезал, глава дома, — отдыхает.

— Так девять скоро, — слабо засопротивлялся Богдан, — я разбужу?

— Нет. Пусть спит дитя.

Степан Егорович резко, насколько позволяла его фигура, развернулся и зашёл в дом. Богдан поплёлся за ним.

«О господи, вот вляпался-то…»

— Так, дорогой мой зятёк, — с места в карьер, даже не спросив объяснений, изрёк хозяин дома, — ты эту «химию» и всякие там фигли-мигли брось. Решение принял? Предложение сделал? Какие ещё могут быть разговоры?

Голос — резкий. Тон — не терпящий возражений.

— Я хотел поговорить с Олей. Жить-то нам.

— О чём? Всё решено. Нечего девочку расстраивать. Знаешь же, кто я. Хочешь, чтобы я тебе карьеру испортил? Это запросто. Никуда потом не возьмут даже участковым. Хочешь, я спрашиваю?

— Нет. Не хочу.

— Вот так. Иди и готовься к свадьбе. Костюм там… И всё такое… А то испортил девочку, а теперь что, в кусты?

— Да я не…

— Хочешь сказать, что не ты испортил? А ты докажи. Юрист хренов. Понимать должен. Я же не только карьеру испортить могу, а и жизнь. В тюрьме это легко делают.