– Обычно ты всегда садишься лицом к залу.

– Обычно ты тоже, – улыбнулся Павел. – Потому что нам обоим нравится наблюдать. Но сегодня все мое внимание сосредоточено на тебе. Что будешь заказывать?

– Ты завсегдатай. Закажи мне что-нибудь на свой вкус.

Пока Павел болтал с беременной Барби, Марина глядела на соседние столики. Слева, через проход, вели беседу кустодиевские дамы и их худые мужья, давно уже в душе философы-стоики. Прямо, за бамбуковой перегородкой, три сильно обгоревшие американки корчили друг другу гримасы и громко хохотали. Тихо дрожало «Болеро» Ровеля в гитарном переложении, тягучее и нескончаемое.

– Жаль, никто из импрессионистов не бывал в Восточной Азии, – проговорила Марина, когда официантка отошла. – Лотреку или Сера наверняка понравилось бы. И краски, и лица. «Субботний вечер в кафе «Красный лук», «Разносчик цветов»…

Павел тут же подозвал торговца, носящего между столиками охапку красных роз, и купил одну для Марины:

– Это тебе. Со стороны все совсем не так, правда? Только искусствоведы задумывались над тем, какие драмы таятся за лицами на портретах импрессионистов. А про лица на пляже Таиланда никто особо и не размышляет. Со стороны наша встреча – всего лишь начало курортного романа у моря. Со стороны ты беззаботная русская туристка, а твоя подруга – богатая пенсионерка. Я сидел поодаль и не слышал ее рассказа, но по вашим лицам догадаться, что история грустная, было несложно.

– Да, невеселая. Мне кажется, на свете нет историй с хорошим концом.

Марина не стала переспрашивать, как выглядит их встреча в его глазах, если не началом курортного романа.

– Но есть с хорошим продолжением, – пожал плечами Павел. – Слышала, как к смерти относятся в Бутане?

– Я даже не очень помню, где это.

– Сразу за Индией. Мудрые призывают людей думать о смерти пять раз в день… И знаешь что интересно? Там встретишь больше счастливых людей, чем, например, богатых. Может быть, мы просто не умеем жить?

– И под «мы» ты, конечно, подразумеваешь только меня, – фыркнула Марина. – Вот только не надо. Знаешь, я несколько раз училась жить заново! Это ведь не так просто, как некоторые считают. И, согласна, это в нас не врожденное – умение жить. При любых обстоятельствах, я имею в виду. Когда все хорошо, любой дурак сможет. Я училась жить, когда умер папа и все, к чему я привыкла, все, что окружало меня с рождения, рассыпалось прахом. Когда утром я едва могла встать с кровати, потому что в соседней комнате рыдала в подушку мама и думала, что я не слышу, и мне приходилось делать вид, что я не замечаю ее заплаканных глаз, папиных ботинок в прихожей, его куртки на крючке, его хоккейных коньков и коллекции деревянных солдатиков. Потом я училась жить, когда Васька ушел в армию. Любить всегда больно, а в первый раз особенно. Много лет прошло, но я очень хорошо помню. У меня будто сердце вынули. В те дни мне казалось, что разлука – едва ли не большая рана, чем папина смерть. Потому что родителей мы любим ровной любовью, не понижая и не поднимая градуса. А любовь к мужчине – она другая. Острая, горящая. Вареная картошка, которую надо непременно удержать в руках, а ладони уже и так обожжены до волдырей… Потом я училась жить с маминой болезнью. Видя, как она угасает, как вместо нее появляется кто-то чужой, злое чудовище, как в сказке, принявшее облик моей мамы и уже искажающее ее изнутри. И каждый раз я заставляла себя встать с постели, улыбнуться соседке, посчитать сдачу в магазине, досидеть до конца лекций, сдать экзамен, позвонить подруге и поболтать с нею ни о чем. Потому что так делают люди. Потому что в конечном итоге это и есть жизнь. Она состоит из бессмысленной череды дней, которые надо хоть как-то расцветить, чтобы со скуки не помереть. Оттого люди и заводят семьи, оттого и ищут дело всей жизни…

– Не для этого… – тихо пробормотал Павел, но порыв так захватил ее, что она оставила реплику без ответа и продолжила:

– А потом я узнала, что мне все это делать было просто не обязательно. Что я бракованная деталь этого мира, здание под снос посреди цветущего города. Мне было необязательно учиться жить и превозмогать себя, потому что жить-то мне и не придется. Пока была жива мамуля… Она сдерживала натиск. Болезнь терзала ее и потому словно не замечала меня. А теперь мерзкая морда уже повернулась, и ее глаза нашли меня. Новая жертва. Мне иногда кажется, что мама собой закрывала меня от смерти, была живым щитом. – Марина замолкла, прикрыла глаза и поникшим голосом добавила: – А сейчас я осталась перед ней беззащитна.

Павел поцеловал ее запястье. Его лицо, только что сосредоточенное и грустное, внезапно озарилось молчаливой догадкой.

– Подожди недолго. Мне необходимо тебя кое с кем познакомить…

Она следила, как этот светловолосый мужчина перебегает дорогу и скрывается в неприметной щели между домами на другой стороне.

Голова шла кругом. Никогда и ни с кем в жизни Марина не была так откровенна. Никого еще она не чувствовала столь родственно. И кто же он? Случайный знакомец. Марина с сожалением вспомнила его долгий поцелуй и его предложение пойти к нему. Стоило согласиться… Вспышками в воображении пронеслись сцены их с Павлом ночи, такие яркие и вызывающие, что Марина покраснела и украдкой глянула на соседние столики, словно боясь, что ее застукают за этими мечтами.

А он уже возвращался. Рядом мелкими шагами шла согбенная столетняя старуха-бирманка с морщинистым коричневым лицом. В руке кожаный мешочек, вокруг талии обернуто цветастое узорчатое сари, а сверху надета красно-синяя полосатая футболка с десятым номером Лионеля Месси[12]. При ее появлении в ресторане все официанты бросили свои дела и подошли поприветствовать, делая вай и при этом складывая ладони у лица и почти касаясь носа большими пальцами. Так что ни у кого не осталось никаких сомнений насчет уважения, внушаемого здесь этой женщиной.

Марина, проникнувшись всеобщим трепетом, учтиво поприветствовала ее. Старуха присела на свободный стул и пригвоздила девушку булавкой своего взгляда. Глаза были странные, светло-желтые, прозрачные, с крохотными даже в полумраке зрачками. Глаза бенгальской тигрицы, вправленные в маленький человеческий череп.

– Ее зовут Бутракхам.

Закончив оглядывать Марину, старуха оживилась донельзя. Она перевела взгляд на Павла и радостно заговорила с ним по-тайски, посмеиваясь над чем-то, кивая, тряся головой и грозя ему пальцем. Ее голос напоминал треск иссохших веток. И тут Марина стала свидетелем первого чуда Бутракхам. Старухе удалось его смутить. Павел потупился, помолчал, глядя в столешницу перед собой, потом переспросил что-то с надеждой. Старуха безапелляционно подтвердила. Тогда Павел взглянул на ничего не понимающую Марину. Он был счастлив.

А Марина так ничего и не сообразила.

– Почему мне кажется, что вы обсуждаете меня? – проворчала она.

Павел засмеялся, очевидно испытывая облегчение: