в дело, тоже должны лгать — кто не лгал, тому в такой компании делать было бы нечего. Впрочем, тот же Данилевич вполне имел право претендовать на сомнительной гордости звание лжеца — для чего-то же он пытался под вымышленным именем узнать цены на некий антиквариат. Но куда в таком случае девать баронессу фон Альштетт? Если она каким-то боком имеет отношение ко всему этому, тоже должна отличаться изрядною лживостью, но пока что на сей счёт ничего не ясно. Мысленно я отпустил в адрес баронессы несколько не самых приличных слов — уж очень подозрительным было всё с ней связанное, и слишком уж легко и просто от неё те подозрения отскакивали, что само по себе тоже смотрелось подозрительно.

Ну в самом-то деле — какая из неё была бы удобная подозреваемая в отравлении Ташлиной! Знакомая жертвы и любовница её мужа — ну как, как, скажите, такую не заподозрить?! И потому известие о том, что Маргариту Фёдоровну в день исчезновения Ташлиной видели в Москве — около полудня в Ильинском пассаже, а вечером в Большом государевом театре — я воспринял чуть ли не как личное оскорбление. Ладно, поглядим, что покажет слежка…

А служебные дела господина Ташлина? Ну хорошо, тут пока ничего определённого утверждать нельзя, следует подождать, пока закончит работать Палата государева надзора, но вот что хотите думайте, а я почти уверен, что воровство там отыщется. К месту вспомнились показания Дударевой о ценностях и древностях, которые Ташлин приносил домой, так что не могло с таким, как Ташлин, там без воровства обойтись, никак не могло. А где воровство, там снова ложь, столь характерная для всего дела, каковым нам с Иваном Адамовичем приходится заниматься. И как через это нагромождение лжи пробираться, одному Богу известно. Впрочем, как там отец Диомид говорил? Нечестиво возлагать на Бога то, что может сделать губной сыск? Что ж, раз нечестиво, то и не будем. Придётся самим разгребать…

С Крамницем мы решили, что допрашивать Ташлина он будет без меня — не следует пока приказному советнику знать, что к розыску по делу его жены я тоже прямое отношение имею, а уж начальству его того знать не следует тем более. Вот Иван Адамович и допросил Ташлина сам, а сейчас дал мне читать допросный лист.

Как сам Крамниц и предсказывал, Ташлин сказал, что убийство взял на себя, чтобы скрыть наличие у его супруги любовника. Ещё он утверждал, что кто этот любовник, так до сих пор и не знает — жена, мол, не призналась, уж как он её ни спрашивал. Не особо, честно сказать, верилось, но да оно пока не так и важно. Сокрытие знакомства своего с убитым Черновым Ташлин объяснял нежеланием портить отношения с антикварами и собирателями Ярославля, у которых он часто покупал древности, но особенно напирал на то, что раз Чернов забрался к нему в дом тайком, то явно же имел умысел совершить кражу, так что по заслугам и получил, пусть и не от самого хозяина дома. Вот тут Крамниц и принялся на Ташлина нажимать. Сначала он как бы мимоходом поинтересовался, на что бы такое мог антиквар и собиратель в доме позариться, если древности господин приказной советник покупает для казны. Ташлин ответил, что некоторые вещи он покупает лично для себя, мол, имея тесное общение с собирателями, и сам от них заразился той же собирательской страстью. Разумеется, строго на свои собственные деньги, никак не путая частный и казённый интересы. А когда пристав спросил, имеет ли господин приказной советник что сказать о своих отношениях с баронессой фон Альштетт, Ташлин заявил, что не намерен обсуждать своё приятельство с этой доброй женщиной, совершенно не отягощённое иными интересами, кроме простой приязни, тем более, баронесса приятельствовала и с его покойной супругой. Вопрос о том, могла ли баронесса содействовать госпоже Ташлиной в её супружеской неверности, Ташлин посчитал оскорбительным и пригрозил Крамницу обращением к его начальству.

— Что скажете, Алексей Филиппович? — спросил Крамниц, когда я закончил с чтением.

— Про желание скрыть измену жены Ташлин, скорее всего, не лжёт, — начал я за здравие и начал потихоньку переходить к заупокойной части. — Что о любовнике он, дескать, не знал, это и так, и этак может быть, как и с Черновым. А вот со строгим разделением частного и казённого интересов в собирательстве… Темнит Евгений Павлович, не иначе. Ну и нежелание говорить об отношениях с баронессой — уж лучше бы он молчал, тут сразу понятно, что есть ему что скрывать.

Крамниц, понятно, со мной согласился, тут-то я и выдал ему свои соображения насчёт нагромождения в деле одной лжи на другую.

— Да… — Иван Адамович задумчиво переложил стопку допросных листов с одного края стола на другой, — говорил мне Борис Григорьевич, что умеете вы самую суть в деле ухватить, вижу, что правильно говорил. Вот уж верно вы, Алексей Филиппович, сказали — нагромождение лжи! Оно самое и есть, одна ложь на другой. Что же, деваться нам с вами некуда, будем через это нагромождение пробираться…

— Будем, Иван Адамович, — подтвердил я. — Кстати, такой вопрос: вот управляет баронесса фон Альштетт наследством своего пасынка, а сам-то он где?

— В Усть-Невском царском лицее, на пансионном содержании на собственный счёт, — Крамниц в очередной раз показал, что ничего не упускает. — Оплата производится из суммы того самого наследства.

Логично. Пасынок этот, как я понимаю, не особо баронессе и нужен, вот и сдала она его в лицейский пансион, да ещё и оплачивает тот пансион из его же, пасынка, денег, чтобы не мешал он мачехе наслаждаться жизнью в столице, тем более, на жизнь эту муж ей деньги оставил. Неплохо, в общем, устроилась. Поймал себя на мысли, что у баронессы фон Альштетт немало общего с Ташлиными, по крайней мере в том, что касается детей — что Ташлины своих на пансионное проживание пристроили, что баронесса пасынка. Такое впечатление, что все они согласны с правилом английской воспитательной системы, о котором я читал в той ещё, прошлой, жизни: «До пяти лет детей не должно быть слышно, после пяти лет их не должно быть видно». А что, такая схожесть вполне могла стать одной из причин для дружеских отношений…

Мне, впрочем, такое не нравилось. Очень не нравилось. И не в том даже дело, что смотрелось оно не сильно правильно