– Да. Но их же вместе со мной на передаче денег взяли, – уверенно и глупо вырывался обвиняемый.

– И это не важно. Значит, ты сам сознался и указал на братву. То есть добавил к словам терпилы важное доказательство.

– Все равно и так было ясно… – помутнело в глазах Трутня.

– Итак: терпила хуже мента. Пацан, сдающий подельников, хуже терпилы. Значит, ты хуже мента вдвое. Ниже – только пидараст и крыса. Вы хотели мнение – я его высказал. Правом наказывать не наделен, берите его у законника. Но мое мнение учитывать обязаны, – Чернокнижника немного понесло, он вспомнил первый этап на Воркуту по малолетке и эхо блатных разборов в страшных хрущевских крытках.

– Ты, дед, не много на себя берешь? И кто ты вообще такой? – зря Трутень сорвался.

– Я, сынка, с тобой волдохаться не буду. Для начала один глаз выколю – правильно, назвался груздем – полезай в чащу.

Вертлявый паренек за шиворот откинул Трутня. Второй несколько раз ударил его в грудь кулаком. Сидельцы вскочили. Хата тяжело задышала, зашаталась.

– Шкура ментовская, на кого кожу наморщил! – остервенело, пару раз новыми кроссовками ткнул в Трутня старший.

Избиваемый вырвался. Опрокинул перелетевшим через стол телом шлемки, банку из-под зеленого горошка с окурками. Постарался ухватить табуретку. Не успел. На загривок прыгнули и вжали в бетонный пол. Лежащую голову подняли за ноздри: «Что, перхоть, с тобой делаем?»

Чернокнижник сожалел о своем красноречии и наблюдал за неуправляемым процессом: «Сейчас сдуру задушат! Труп, следствие, все планы к черту!»

Юнгеров тоже разок пнул Трутня – за компанию, но тут же опомнился. Брезгливо засунув руки в карманы, он протиснулся к решке (окну с решетками) и наблюдал за безобразной сценой спиной.

На лязг посуды, возню, крики дверь в камеру распахнулась. Все настолько были заняты правилкой, что не среагировали на лязг замка.

Сонный, злющий капитан-режимник, одуревший от приемки внеочередного иркутского этапа, бардака с личными делами и недавней порчи его новенького «Москвича», скомандовал в голос. Голос ударил в барабанные перепонки, как взрывная волна от мины в траншее:

– По нарам, суки!!! Один неправильный взгляд – затравлю овчарками!

За его спиной торчал китель сержанта.

Капитан внутренней службы Ерохин слыл человеком покладистым. К арестованным относился с усталым пониманием. Надлом произошел третьего дня. По двадцать пятому настоянию жены он взялся помогать соседу в сборе польского раздвижного шкафа для спальни. Инструкция была написана по-польски, толщиной в повесть. Польский же похож на русский лишь отчасти. Понятно было изредка. Количество стрелок и маркировок винтиков стремилось у хаосу. Болтики не вмещались в дырочки, а те которые всовывались – проваливались. Шкаф они собрали. Но он походил не на купе, а на вагон для перевозки кокса. Разосравшись с обеими женами, соседи пошли выпить, но нажрались. Вернувшись под утро, попали в плен скандала и истерики, а капитан выкинул из окна кухни зеркало от прихожей. Стекло ухнуло на его же «Москвич» и развалило крышу автомобиля. На «Москвич», кстати, добавляла теща. Теща приняла все на свой счет и дала Ерохину по морде. Капитан был офицером и влепил жене. Жена побоялась отвечать и убежала к подруге в соседнюю квартиру, где они выпили и отдубасили пьянющего собутыльника капитана. Ерохин лютовал вторые сутки. С работы не уходил, поскольку было некуда.

Виновато отряхиваясь, кучка расползлась в стороны. Ситуация и выражение лица орущего не предвещали шуток. Трутень, размазывая кровь по рваной щеке, перевалился с живота и сел на жопу, боясь взглянуть на капитана.

Секунд тридцать было очень тихо. Старый конвойный пес вслушивался в исполнение приказания. Затем подобрел:

– А ты, урод, что в крови? Наверно во сне поскользнулся на банановой кожуре?

– Вам видней, – отмахнулся Трутень, размазывая пыль по лицу.

– Так на банановой или нет?!

– На ней, родимой.

– Во сне или не во сне?!

– Во сне.

– Жалобы?!!

– Никаких.

– Ерофеев, на прогулку не водить! Они в прогулочном дворике, сонные, бананы с наших пальм срывают. Покалечиться могут!

– Есть, на прогулку не водить!

– А, тут полосатый! Вот кто чифирь заварил! Не можешь без движений?! Встать! – наткнулся на ветерана проницательный капитан.

– Стар я уже, чтобы подпрыгивать-то.

– Фамилия?!

– Сам знаешь. У тебя в закромах таких как я не густо.

– С вещами на выход!

– Командир, что ты, ей-богу?! – развернулся Юнгеров.

– Неужто на свободу выкинешь? – добавил дядя Миша.

– А чичас узнаете!

Капитан Ерохин «вынес икону из красного угла», прихватив заодно и Юнгерова.

Капитан Ерохин довел их до подвальных карцеров и дал указание принять без постановления на водворение в ШИЗО: «Потом закон соблюдем».

– Начальник, за тобой ранее такого не водилось, – вздохнул Моисей Наумович.

– Достали! То – на, зятек, когда сможешь – отдашь. То – гони долг немедля. Вас, блатных, не поймешь!

– Чего-то я старею, – непонимающе почесал в затылке Чернокнижник.

В камере изолятора находился еще один «буйный» лишенец. Скучал. Посему подпрыгнул от появления попутчиков. Беседы ночные – полетят деньки! Моисей Наумович на себя серчал и к разговорам пустым был не расположен.

После короткого сухого знакомства, паренек попросил совета у ветерана о…

– Э-э-э-э, без меня. Я уже насоветовался. Спасибо, по хребтине дубиной не получил.

Паренек настырно развернул маляву, пришедшую в карцер от баландера.[37]

Текст гласил ровными печатными буквами:

КАТОРЖАНЕ В ИЗОЛЯТОР ПРИБЫЛ ВОР –

АЛИК АЛАПАЕВСКИЙ.

Он везет общак в строгие лагеря.

И просит душевно собрать грев

на благо воровское!!!

Маляву переписывайте

и распространяйте по хатам

да хранит бог удачу блатную.

Моисей Наумович аж застыл от подобного хамства: «тоже мне Ульянов-старший!»

– Эх, я бы послал, но у меня ничего нету. Даже переписать нечем, – развел руками сосед по наказанию.

Юнгеров, думавший как обустроиться на бетоне и не заработать радикулит, заржал, но спохватился, так как подумал, что обидел ветерана.

– А ты отдери кусок кожи, да кровушкой ворам и подпиши! – заерничал бывалый Чернокнижник.

– Это слишком, – нахмурился паренек.