— Это Луиза, она молодец, моей заслуги нет. Ты знаешь, Захарушка, так странно, я как будто подругу в ней нашла. Мы с полуслова друг друга понимаем…

— А с какого полуслова — русского или французского? — пошутил Захар Евграфович, которому очень уж хотелось развеселить сестру.

— Бывал бы дома почаще, ты бы таких вопросов не задавал, Захарушка. У Луизы удивительная способность к языкам, она уже понимает по-русски и даже говорит. Произношение, конечно, не очень удается, но мы каждый день занимаемся. А вот, кстати, и сама Луиза. Пойдем, поговорим с ней, а то, видишь, она одна стоит. Неловко…

Они проскользнули между танцующими парами и подошли к Луизе, которая действительно в одиночестве стояла у окна, всматриваясь в вечернюю темноту через искрящиеся узоры на стекле, нарисованные морозом, заметно покрепчавшим еще с утра. Одета она была в длинное черное платье с блестками, узкие нежные плечи прикрывал белый газовый шарф, и, когда она повернулась, шарф соскользнул с плеча, и Луиза поправила его плавным жестом, смущенно при этом улыбнувшись и приветливо глядя на Захара Евграфовича и на Ксению большими темными глазами.

«Вот тебе и тра-та-та, песенка французская! — невольно воскликнул про себя Захар Евграфович. — Теперь держите меня семеро!»

Он так смотрел на Луизу, словно видел ее в первый раз. А может быть, и впрямь впервые видел? Все эти месяцы, донельзя занятый своими делами, связанными с частыми разъездами, своими неотступными мыслями о том, как пробраться через Кедровый кряж и дотянуться до Цезаря, Захар Евграфович не сильно-то внимательно оглядывался вокруг, и взгляд его на Луизе, которая большую часть времени проводила в приюте, ни разу не задержался. На ходу, мимолетом, здоровался и спешил дальше, полностью поручив француженку на попечение сестры. И только сейчас разглядел. Разглядел и ахнул.

— Луизонька, хочу тебя обрадовать, — заторопилась Ксения сообщить ей приятную новость, — Захару Евграфовичу ваши девочки очень понравились. Говорит, что поют они замечательно.

Луиза снова смущенно улыбнулась и заговорила, старательно подбирая слова и столь же старательно их выговаривая:

— Спа-сиба, мсье Луканьин. Мне — радость… — быстро взглянула на Ксению, и та поспешила помочь:

— Радостно.

— Мне радость-но, что мсье Луканьин… — она снова сбилась, улыбнулась и добавила, засмеявшись: — Радостьно!

Смех у нее был чистый, высокий, будто колокольчик под дугой звенел-рассыпался.

Ответить ей Захар Евграфович не успел. Налетела, откуда-то сбоку, словно порыв внезапного вихря, жена исправника, ухватилась за его рукав и восторженно, закатывая глаза, зачастила, будто боялась, что ей прихлопнут сейчас рот и не дадут высказаться о тех чувствах, которые ее распирают:

— Я в восторге! Захар Евграфович, душка! Я в восторге! Нам не хватает в городе культурной жизни. Я придумала!

— Ни-и-на, — зарокотал, степенно подошедший следом Окороков, — ну, нельзя же так, дорогая.

— Ой, не мешай! Захар Евграфович, я придумала! Нам необходимо создать музыкально-литературное общество. Будем устраивать вечера, будем устраивать сборы, а вы станете нашим главным попечителем. Правда замечательно?!

Захар Евграфович тоскливо повел вокруг взглядом. Уж чего-чего, а попечителем еще одного общества, мгновенно рожденного в головке беспрерывно говорящей жены исправника, он становиться не желал никоим образом. И не только потому, что умел считать копейку и деньгами никогда не разбрасывался, а потому, что искренне был убежден: всяческие общества — баловство. Желаете на скрипках играть и стихи декламировать? Собирайтесь на квартире, ведь не в шалаше ютитесь, играйте там и пойте, сколько душе угодно. А он свои деньги лучше в приют вложит, здесь девочки по-настоящему судьбой обижены, без всякого баловства.

Нина Дмитриевна продолжала теребить его за рукав и говорила, не прерываясь. Но увидел Захар Евграфович, почти уже погибая, на свое счастье, Илью Васильевич Буранова, степенно проходившего мимо. Подхватил Нину Дмитриевну под пухлый локоток, повел навстречу городскому голове и добился желаемого: в сплошной скороговорке наступила пауза, и он в нее вклинился:

— Я никак не могу, уважаемая Нина Дмитриевна, быть попечителем нового общества. Музыка, литература и вообще всякие высокие искусства — это удел Ильи Васильевича. Я сам слышал, как он однажды публично сожалел, что у нас до сих пор нет в городе музыкальных вечеров. Илья Васильевич! С вами Нина Дмитриевна желает поговорить…

Отпустил пухлый локоток и быстро-быстро, не оглядываясь, вернулся на прежнее место.

— Извините, Захар Евграфович, — Окороков смущенно развел огромными ручищами и шумно вздохнул, — уж такая натура у нас, неугомонная. Растеребит сейчас нашего голову… А пойдемте лучше в буфет, слышал я, что буфет нынче отменный.

Захар Евграфович согласно кивнул, направился следом за Окороковым в буфет и успел еще краем глаза увидеть, как Илья Васильевич, подобрав от удивления пухлый животик, пятился перед неудержимым напором Нины Дмитриевны, пока не уперся спиной в стену. А упершись, замахал ручками и согласно закивал головой.

В буфете, разговаривая о разных пустяках, Захар Евграфович с Окороковым выпили коньячку, хорошо закусили и оба пришли в прекрасное расположение духа.

— Я рад, Захар Евграфович, что наша француженка делает успехи, — говорил Окороков. — К слову сказать, поинтересоваться хочу: как она? Не скучает?

— Да я, знаете ли, все в разъездах, даже и не разговаривал ни разу. С Ксенией Евграфовной они очень подружились, думаю, что не скучает.

— Вот и хорошо. Сколько я бумаги исписал… Значит, говорите, не скучает? Да-да… А если мы еще коньячку попросим, не возражаете?

— Не возражаю.

Попросили еще коньячку, но выпить его не успели. В буфет, громыхая мерзлыми сапогами и длинной шашкой, ввалился городовой и, почтительно лавируя между столиками, подошел к исправнику, быстро зашептал ему на ухо. Захар Евграфович успел расслышать только одно слово: «Накрыли…» Но не придал услышанному слову никакого значения. Мало ли кого накрыли. Народец в Белоярске пестрый, беспокойный, и работы у служивых чинов всегда хватает с избытком.

Окороков быстрым движением отодвинул рюмку с коньяком и скорым шагом вышел из буфета, даже не попрощавшись.

А Захар Евграфович, посидев еще некоторое время за столиком, поднялся и пошел в залу, где по-прежнему гремела веселая музыка.

Он хотел увидеть Луизу.

И закрутилось-завертелось, как в неистовую метель, когда в белой сплошной круговерти ничего не различишь и не разберешься, где земля, а где небо.

Подхватило Захара Евграфовича и понесло.

Куда делась его обычная рассудительность и трезвость делового человека, обремененного многими каждодневными заботами?!

Видно, выдуло любовным ветром, который теперь гулял у него в голове без всяких препятствий.