А сам Толик торжествовал. В его душе звучали фанфары и били литавры.

Сознание подростка не придало значения произнесенным девочкой словам — «отныне и навсегда мой самый лучший друг». Да, именно друг, не любимый мальчик и не возлюбленный, а друг… Хотя в двенадцать лет можно и не заметить разницы…

Но годы шли, и дети стали юношей и девушкой, а отношения их оставались все на том же уровне — лучший друг… Толик сам не заметил, как и когда он стал поверенным Юлии в сердечных делах. Она рассказывала ему о своих чувствах к другим мальчикам, спрашивала его совета, плакала на его плече и тащила в кафе отмечать ее любовные победы.

А он по ночам рыдал в подушку, как девчонка, и ругал себя последними словами. Но изменить что-либо не мог.

Конечно, любой другой на его месте постарался бы избавиться от этой привязанности, выкинуть из головы Юлю и выбить клин клином, найдя утешение с другими девчонками. Но Анатолий без Юлии не мог ни пить, ни есть, ни спать. Ему даже казалось, что, если Юлия исчезнет из его жизни, он перестанет дышать.

После окончания школы он поступил в институт. Не мог не поступить, потому что не хотел огорчать бабушку, которая воспитывала его одна и все свои силы и средства вложила в единственную отраду — внука Толика. И в школе, и в институте Анатолий учился ровно, пятерок не хватал, но и на тройки не скатывался. А после института ему повезло — сын бабушкиной подруги занимал не последнюю должность в фирме, куда пристроил и Анатолия.

И снова все складывалось хорошо. Толя особо не высовывался, с коллегами старался ладить, с порученным ему справлялся в срок и делал свою работу хорошо. Начальство было им довольно. Сотрудники считали его скромным, но заслуживающим доверия.

Женщины постарше из отдела, где он работал, не раз и не два намекали, что неплохо бы ему познакомиться с хорошей девушкой. И подходящие кандидатуры у них на примете были. Но Анатолий неизменно отвечал, что у него уже есть любимая девушка. И это было наполовину правдой. У него действительно была любимая девушка Юля. Вот только она его не любила и всем представляла как своего лучшего друга.

И он на самом деле был ее верным и надежным другом. Прилетал к ней в любое время дня и ночи, стоило ей только позвать его. Выслушивал часами ее жалобы на жизнь, мужчин, подруг, каверзы судьбы и прочее. Утешал как мог, страдал, когда она была печальна, и радовался ее радостям, даже если ему лично они не сулили ничего хорошего, скорее наоборот.

Все эти Юлины поиски обеспеченного мужа и планы на беззаботную жизнь Анатолию казались разрушительными. Первое время он пытался осторожно наставить ее на путь истинный, говорил о необходимости получения образования, об устройстве на работу, рисовал перспективы безоблачной жизни самостоятельной, независимой от мужчин и родителей, девушки. Но все эти разговоры, которые он вел с Юлей в самой деликатной форме, заканчивались грандиозными скандалами, которые она ему устраивала, после чего исчезала на дни, недели и даже месяцы.

А он не спал ночами, почти ничего не ел, худел, теряя не только вес, но и интерес к жизни, к работе. В такие периоды начальство и коллеги смотрели на него косо, но почему-то терпели, может быть, жалели.

Потом Юлия появлялась и вела себя так, словно и не было ссоры и разлуки. И он беспрекословно принимал навязанный ему стиль общения.

Обещал себе, что никогда и ни в чем не будет больше ей перечить. В конце концов его миссия на земле заключается в том, чтобы любить Юлю, а не учить ее жить. И все-таки с каждым годом Толик все отчетливее понимал, что его любимая девушка деградирует. Ее нервные срывы уже не были редкостью, а неожиданные безобразные выходки не только озадачивали, но и всерьез пугали. И он не знал, что делать, как ей помочь, как спасти ее от самой себя.

И, несмотря на все это, любил ее все сильнее и сильнее, хотя, казалось бы, куда уже больше…

Однажды один из его немногочисленных знакомых сказал ему прямо: — Толик, ты свихнулся на своей любви. Если ты хочешь выжить, то выбрось Юлю из головы, никогда больше не звони ей, не отвечай на ее звонки и избегай встреч. А еще лучше тебе вообще на год, на два уехать из города.

Анатолий тогда ничего не ответил, только упрямо покачал головой.

— Ну что ж, — сказал приятель, — тебе жить, тебе и выбирать. Но твоя одержимость приведет тебя в сумасшедший дом.

Ах, если бы он знал, куда приведет его эта любовь…

Он снова и снова утром, днем, вечером, ночью набирал номер ее телефона, утратив ориентацию во времени… И свершилось чудо! Видимо, всевышний внял его мольбам. Юлия отозвалась.

— Чего тебе? — спросила она сердито.

— Я хочу видеть тебя!

— Скажите, пожалуйста, он хочет, — проговорила она недобро, — я, может, на Гавайи хочу!

— Извини…

— Извини, — передразнила она, — ты на часы давно смотрел?! Семь часов утра!

— Извини, — снова повторил он, — я не хотел тебя будить.

— Но разбудил!

— Просто ты так долго не отвечала. Я звонил тебе…

— Говори, чего тебе надо.

— Нам нужно встретиться.

— Это еще зачем? — удивилась она притворно его просьбе.

— Ты же обещала!

— Что я обещала? — Она зевнула в трубку.

— Ты что, забыла? — оторопел он.

— Нет, успокойся, помню я.

— Но тогда…

— Еще не время.

— Но когда, когда?

— Наберись терпения!

— Я и так жду тебя с пятого класса! — не выдержав, закричал он.

— Не ори! Я не глухая.

— Прости…

— Сказала тебе — жди, значит, жди. — Юлия, не прощаясь, отключилась.

Он несколько секунд слушал короткие гудки и, не сдержавшись, тихо заплакал, как маленький ребенок, незаслуженно обиженный родителем-тираном. Потом успокоился — все равно она будет его во что бы то ни стало.

Набросив тонкую куртку, Анатолий выбежал из дома.

— Толя, Толя, — прокричала с кухни его старенькая бабушка, — когда ты вернешься? Я рыбу жарю на завтрак.

Но ответа она не дождалась.

— Эх, Толя, Толя, — вздохнула старая женщина, покачала скорбно головой и в который раз недобрым словом помянула «проклятую девку», измучившую ее внука.

Стемнело… На темно-синем небе проступили звезды, повис тонкорогий месяц, и сквозь молодую листву деревьев просочился мягко мерцающий свет, наполняя мир волнующей недосказанностью и обещанием когда-нибудь кому-нибудь приоткрыть завесу вечной тайны мироздания… или хотя бы собственной души.

Мирослава просматривала местную газету, ее взгляд уткнулся в объявление.

— Морис! — крикнула она.