вдруг наткнулись на двух горцев, собирающих хворост. Заметив рядом тропу, пошли по ней и спустя пару часов были внизу. Оставшись без сил, отмокали в ванной, попивая зеленый чай. Тело ныло и отказывалось двигаться, и после двух рюмок рома мы заснули блаженным сном великих путешественников.

* * *

На следующий день на пути из горной деревушки засели в крохотной придорожной забегаловке, непонятно как балансирующей между обочиной дороги и пропастью. Рядом с нами восседал замотанный в плед седой садху с полосатым знаком Шивы на черном лбу. Вокруг него вертелся непалец с банданой на голове. Крики «Бом Булинат» предвещали появление чиллама, и вот он уже в ладонях старика. Приняв участие в церемонии, подарили старику «плюшку» и вскоре вместе погрузились в недра автобуса. Водила включил гремящую индийскую какофонию, и дорога, петляя, понеслась вниз.

Всю дорогу я испытывал приступы здоровой эйфории. Брызги горного водопада, низвергающегося прямо на дорогу, залетали в окна автобуса, запахи горной весны будоражили обоняние, картины местной жизни относили в далекое прошлое. Внутри меня царила гармония и беззаботность, я был абсолютно свободен от проблем, планов и забот. Я просто трясся в автобусе по горной индийской дороге, и понятие времени исчезло из моего сознания. Уже давно мы жили световым днем и начинали зевать, как только опускались сумерки. Привыкнув видеть повсюду улыбающиеся лица, я сам теперь улыбался и здоровалcя с каждым встречным, получая в ответ улыбку и немое пожелание счастливого пути, сердце переполняла безмерная радость, которой хотелось делиться со всеми сразу. Автобус ехал медленно, останавливаясь перед каждым преграждавшим путь стадом коров или овец, в салоне гремела индийская музыка, пригревало солнце, и все спокойно ждали, пока неуклюжая старушка с хворостинкой в руке сгонит упрямых животных к обочине.

Вечером совершили прогулку по уже полюбившемуся городку. Забастовка, наконец, кончилась, городок преобразился, выплеснув на улицы все цвета разнообразных товаров и пряностей.

* * *

Валяюсь на кровати нашей просторной комнаты, из дырки в потолке как волоски из ноздри торчат три курчавых провода. За большим, во всю стену, окном просматривается ночная долина. Горы, усыпанные крошечными огоньками домов, напоминают млечный путь. Рельефа гор не видно и непонятно, где кончаются огоньки домов, а где начинаются звезды — огни неба и земли слились в одном танце. В руках потрескивает косяк, горят свечи, играет Bowie, по комнате разливается аромат гашиша, смешиваясь с ароматом воздуха весенней гималайской ночи — в первого, кто скажет, что так жить нельзя, брошу камень!

Утром, дожидаясь автобуса, мы сидели в давешней кафешке — пара бутылок сока личи и каша. Кашкет пил керала-кофе. Я сделал первый глоток и почувствовал на языке разварившееся кофейное зернышко, выплюнул — таракан. Еще недавно у меня могло бы испортиться настроение от такого события, не говоря об аппетите, сейчас мне было все равно, и, не моргнув глазом, я закончил завтрак.

Закинув вещи в автобус, сели выпить чайку в покосившейся вокзальной лавчонке. Откуда ни возьмись, появилась корова и, несмотря на то, что вокруг было полно места, боком прижалась ко мне так, что мои коленки упирались ей в брюхо. Я никак не мог отпихнуть ее, даже с помощью струйки дыма, который выпустил ей в морду. Кашкет тем временем достал крекер и скормил его животному. Корова, польщенная таким вниманием, совсем распустилась и принялась совать моську мне в стакан. Она и не думала двигаться с места, и мне пришлось протискиваться боком.

Водила врубил музон, и автобус запрыгал по горной дороге. Я сидел и размышлял над тем, что можно привыкнуть к чему угодно и понять многое, только не эту какофонию, оглушительно верещавшую из автобусных динамиков. Путешествие на местном автобусе — это настоящий спектакль. Под оглушительные сигналы гудка и вышеупомянутую «музыку» в салоне появляются персонажи — то веселые крестьяне с мешками риса на спинах, то местные красавицы в ослепительных сари со смущенными взорами, то согбенные закопченные горцы в национальных шапочках и засаленных пиджаках, в карманах которых всегда припрятан кусочек гашиша, бережно завернутый в тряпочку.

Автобус тащился, как черепаха, водитель, видимо, настолько ослаб от своей красной жижи, которая разрывала ему щеки, что ему просто не доставало сил как следует нажимать на педаль газа. Проехали Касоль. На подъезде к Бунтару стало совсем жарко. Мы спустились намного ниже в долину Кулу, молодая зелень окрашивала все вокруг в ярко-зеленые тона. В Бунтаре еле успели перепрыгнуть в другой автобус. Долина Кулу была намного просторней Парвати, здесь, вдоль реки до границы с горами, располагались поля и целые деревни, всему хватало места. Далекие горы, высившиеся по краям на горизонте, растворялись в голубом мареве.

На душе стало как-то свободнее от такого простора, и трудно было поверить, что проехали всего несколько десятков километров. Даже природа здесь была другой — все помельчало и казалось более утонченным, изящным и светлым.

В автобусе была давка, но я прочно сдерживал натиск, крепко приклеившись к сидению, мне наступили на ногу, сдавили плечо сумкой с чем-то тяжелым и холодным, сели на коленку, пихнули локтем в шею. Я на всех взирал и нарочно пялился на особо любопытных индусов до тех пор, покуда они сами не отворачивались. В общем, горные индусы не чета тем, что живут на равнине, здесь все гораздо спокойнее, к ним начинаешь проникаться уважением, а не просто испытывать насмешливую симпатию. Только нельзя питать к ним вражды, как я периодами. В этом случае бывает очень плохо — в стране, где более миллиарда объектов, вызывающих твое раздражение, скрыться некуда, бесить начинает абсолютно все, и можно довольно быстро сойти с рельсов. Но последние время все чаще меня бесят турики, а не индусы. В таких случаях надо вставать на сторону туземцев, пытаясь смотреть на происходящее их глазами — тогда турики кажутся такими смешными, что начинаешь понимать безудержное веселье этого народа при виде европейцев.

Вот и сейчас автобус заехал в самое сердце автовокзала в Кулу, а турики, севшие где-то в Джари, высыпали кучкой на знойный воздух автовокзала. Один из них — вспотевший и взъерошенный — начал пытать водилу вопросами о том, сколько мы здесь простоим и успеет ли он пожрать, водитель молча качал головой, раздувая щеки от переполнявшей рот красной жижи, было предельно ясно, что он в ожидании эффекта, когда дрянь ударит в мозг. Взъерошенный тип, не замечая этого, подумал, что был не понят или намеренно проигнорирован, отчего вспотел еще больше, и принялся объяснять на повышенных тонах, что хочет съесть тали, мол,