традиционным намерением дунуть. Я отказался, и они с Кашкетом дымили вдвоем, глумясь надо мной, закопанным в одеяла.

Дождь продолжал барабанить по крыше, с каждой минутой только усиливаясь. Комната наполнилась сыростью и холодом, изо рта шел пар. Кашкет стал нем как рыба, и все нелепые вопросы ЭмСи посыпались на меня. Он не был большим знатоком английского, и чтобы понять его, требовалось немало воображения и сноровки, я тяготился этой беседой, надеясь на то, что ЭмСи скоро уйдет. Повисла долгая пауза, играла музыка, и было слышно, как несколько ночных бабочек бьются о неоновую лампу. Будто в сговоре с дождем ЭмСи, и не собирался растворяться. Чтобы хоть что-нибудь сказать или вследствии того, что сказать было нечего, он стал в пятисотый раз предлагать нам свой новый тостер и одеяла, которых у нас уже имелось штук по пятнадцать у каждого:

— If you want more blankets, no problem, just tell me… If you feеl cold, just tell me, I give you more blankets, four, five, six, no problem.

— Thank you, MC, we are OK, we have enough!

Пауза минут на пять.

— ОK! But four, five, no problem, just tell me, I bring to you … no problem.

— Thank you, man, we are fine…

Пауза.

— You can make toast, no problem, just tell me, I have new toast machine, you can take here, no problem.

— Thank you, MC, we know that, we’ll take it some day[111].

Разговор шел таким образом около получаса наконец, исчерпав весь запас предложений, ЭмСи затушил сигарету в пепельницу из половинки кокоса и откланялся, напоследок обнадежив нас завтрашним визитом.

Моррисон и дождь вновь заполнили собой все пространство, заглушая шквальные порывы ветра. Капли то дружно шелестели над головой, то градом обрушивались на железную крышу. Вскоре начался настоящий ураган, молнии вспыхивали с такой интенсивностью, что темнота ночи не могла втиснуться в крошечные промежутки между ними и занять свое законное место. Тени предметов карабкались по стенам и потолку, перекрывая друг друга, складываясь в причудливые картины.

— Спишь? — спросил Кашкет.

Мы сели у окна и закурили. Молнии сверкали со всех сторон, освещая в ночной темноте силуэты гор. Кашкет представлял все происходящее как пакистанскую бомбежку на границе Индии, ему вообще все время снится война или какой-нибудь криминал — то его убивают в джунглях дикие туземцы, то он подрывает танк, выползая на одной ноге из окопа, или что он, солдат героического подразделения, косит врагов из пулемета. Громовые раскаты отдавались эхом в горах, казалось, они вот-вот рухнут, поглотив все своей каменной массой.

Дымит палочка благовоний, изо рта идет пар, сидим на полу около низенького стола, закутанные в четыре одеяла, пьем чай и все равно мерзнем.

Сегодня, один из самых холодных дней, ближайшие склоны покрылись снегом. Легкая белая поземка плавно обнажает зелень только у самого подножия гор. Две белые птицы кружат на фоне заснеженного склона, теперь я понимаю что значит — «no season». Вдруг у меня промелькнула мысль, что всего пару месяцев назад мы выехали из Варанаси, а кажется, что это было в другой жизни. Диву даюсь, как странно течет время в этой стране! Вспоминаешь недавнее событие, а, кажется, что это случилось в прошлом году. Сколько событий, сколько всего разного приключилось за эту поездку, и она еще не закончилась — ну разве не восхитительно! В Москве все события привычно укладываются в строгий хронологический порядок. Здесь же события спорят друг с другом, теряются в подсознании, всплывают и играют с тобой в угадайку. За пару месяцев ты проживаешь несколько лет.

* * *

Ослы, тоже помоечные животные, не хуже собак, кошек и коров с козами — несмотря на свои философские морды, они не гнушаются рыться в кучах мусора в поисках объедков. Я от них этого не ожидал — им пристало жевать луговую, свежую поросль на горных склонах, а они шляются по помойкам. Конечно, голод — не тетка, но все же обидно: упрямое, милое животное, и все туда же.

Мусорные контейнеры

И то, что твориться вокруг помоек, заслуживает внимания. Тот же осел, например. Сегодня я видел, как он вместе с маленьким лохматым щенком сновал вокруг оранжевого контейнера с надписью «Manali garbage», на крышке которого невозмутимо сидела мартышка. Щенок, не знаю, чего он искал в вегетарианских отбросах и картоне с пластиком, был раз в двадцать меньше осла.

В целом, индийские отбросы — это верх извращения: за тысячелетним храмом — гадят, посреди живописной горной тропы — кучка дерьма, возле палатки со сладостями — сток зловоний из соседней сыроварни. Если в Дели, например, собак, коров и коз воспринимаешь просто как «пылесосы», то на фоне Гималаев все видится иначе, хотя я до сих пор не могу понять, как можно съесть пустую пластиковую бутылку и разродиться молоком? Неясно.

В любом случае сегодняшняя картина показала мне, что суета вокруг помоек — этакая философия — это и метафора, и намек, и едкая ирония: одни живут за счет отбросов других, вторые воротят нос от первых, третьи делают вид, что не замечают ни тех, ни других… Так можно продолжать и продолжать, но стоит взглянуть на осла, снующего вокруг помойной ямы у склона снежной горы и сразу понимаешь: «Ничего особенного — жизнь, как жизнь, и неизвестно, какому ослу лучше — тому, что в горах ест свежую травку и таскает хворост, или его плешивому собрату у желтого контейнера, на которого сверху взирает невозмутимая мартышка».

* * *

ЭмСи взял за правило навещать нас ежедневно, вчера мы таки взяли у него тостер, но сегодня он явится опять, чтобы еще что-нибудь предложить. Впрочем, когда ЭмСи не нужен — он тут как тут, а когда нужен — его нигде нет. Дело в том, что Кашкет купил курицу, и нам срочно надо открыть кухню, на дверях которой сейчас висит замок. А ЭмСи канул в лету и не появляется. Курица, тем временем лежит обернутая в газету, между мной и тостером. Тостер, кстати, оказался наиудобнейшей штукой, мы даже пожалели, что сразу не вняли уговорам хозяина. Это не железка с дырками для хлеба, которая сжигает куски до сухарей, либо выстреливает ими, куда ей вздумается, а штуковина типа складной сковородки с покрытием, туда можно свободно запихнуть бутер из двух кусков хлеба с сыром и помидорами. В довершение чудес на