— А, ты об этом. Нет. Просто… смотри.

Кристо лежит в постели с открытыми глазами.

Я холодею: эти свечи и этот странный звук, который я слышал… Горло словно перехватывает чья-то рука, и я бросаюсь к Кристо, на долю секунды вообразив, что он умер… Но он поворачивает голову и смотрит на меня своими большими карими глазами. И улыбается.

Меня так и подмывает дать деру, сбежать отсюда под каким-нибудь предлогом, но разве я могу бросить Кристо?

— Что происходит? — беспокоюсь я.

Иво смотрит на меня сквозь пламя свечей. Странная штука: когда большая часть трейлера тонет в темноте, он кажется просторней. Лицо Иво выглядит неестественно гладким и бледным, точно отлитым из воска. Его глаза похожи на два черных зеркала, в которых отражаются язычки пламени.

— Помнишь, — говорит он, — когда мы ездили в Лурд, мы надеялись, что Кристо поправится. Надеялись на чудо. Но чуда не произошло. Ты был прав.

Я пожимаю плечами, как будто это никогда не приходило мне в голову.

— Может, еще просто слишком рано. Может, нужно больше времени… как с тобой.

— Ему, наоборот, стало хуже.

Он бросает взгляд на Кристо, который лежит в постели, такой маленький и тихий. Такой терпеливый. Никогда ничего не просит. Никогда не стонет. У Иво даже выражение лица меняется, когда он смотрит на сына. Становится мягче, что ли. Я и хотел бы возразить, но не могу.

Вздохнув, Иво продолжает:

— Я пытаюсь убедить себя, что Кристо в порядке, но это не так. Я не могу этого выносить. Не могу видеть, как он страдает. Я знаю, как ему больно… и все из-за меня. Это я виноват в том, что он появился на свет таким.

Его голос становится хриплым, а руки поднимаются вверх в каком-то отчаянном жесте. Я потрясенно понимаю, что он плачет. Внутри у меня все холодеет от подступившего ужаса, когда я вижу, как по шее Иво скатывается капля влаги.

— Ты ни в чем не виноват, — говорю я. — Тут уж ничего не поделаешь.

— Не надо было мне…

— Ты ничего не мог изменить. Это не твоя вина!

Это невыносимо. Мне хочется в знак утешения прикоснуться к нему. К рукаву или еще к чему-нибудь. Никогда не видел его таким расстроенным. Но это ведь Иво, поэтому я не решаюсь.

— И вот… — Он опускает глаза и громко сопит. — Вот я и подумал… может, это и глупо, но уж точно не глупее, чем ждать чуда. Мы ведь цыгане. Это наше проклятие. Может, и лечить его надо цыганскими методами? Ты никогда не слышал от Кат или Тене слово «човиано»?

— Нет.

— Човиано — знахарь. Целитель. Что-то вроде шамана. Ты знаешь, что такое шаман?

— Шаманы живут в Арктике, — говорю я. — Они умеют превращаться в медведей. И еще летать.

— Ну да… что-то вроде того. А човиано — цыганский шаман. Человек, который может изгнать болезнь.

Перед глазами у меня встает картина кипящих в котлах снадобий. Расчлененные жабы, колдовские травы, полынь, асфодель. Я смотрю на стол, на миску с какой-то темной жидкостью, в которой отражаются дрожащие язычки пламени. Все оказывается еще хуже, чем я предполагал. Я не знаю, куда деть глаза; смотреть на Иво я не могу.

А он с жаром продолжает:

— В старину считали, что болезнь — это всегда не просто болезнь. Это приказа. Что-то… что-то вроде наказания.

— Но за что было наказывать Кристо?! Он в жизни ничего плохого не сделал!

— Пойми, наказана вся семья. Это в крови.

— Но за что?

— Я не знаю, — качает он головой. — Это проклятие висит над нами уже несколько поколений.

— Брось, Иво…

— По-твоему, это глупее, чем ехать в Лурд?

— Но ты-то после Лурда поправился?

Повисает долгое молчание.

— То, что произошло со мной, — с ним не произойдет.

Голос у него какой-то сдавленный и чужой. Когда я осмеливаюсь взглянуть на Иво, вижу, что по щекам у него бегут слезы.

Кристо кашляет.

— В общем, этим я и занимаюсь, — говорит Иво. — Пытаюсь изгнать болезнь.

— Ты что… човиано?

— Моя мама была знахаркой. Тебе не говорили? Она знала все о травах. О целительстве. И меня немного научила. Есть рецепты. Все записано. Ничего опасного в этом нет.

Он кивает в сторону миски с темной жидкостью. Кроме нее, на столе стоит банка с солью. Я вдруг замечаю, что соль повсюду, как будто Иво рассыпал ее вокруг себя горстями.

— Что там? — спрашиваю я.

— Травы. Отвары.

— А-а.

— Если кого-то и можно считать човиано, то это меня.

Не знаю, что Иво хочет этим сказать, и даже не хочу интересоваться.

Внезапно меня охватывает острая жалость к Иво. Он, наверное, чувствует себя таким беспомощным. Мы все так себя чувствуем, но Кристо его сын, ему, должно быть, хуже всех.

— Мистер Лавелл сказал, что знает одного детского врача. В Лондоне. Специалиста, — вспоминаю я.

— И?

— Может, стоит с ним поговорить? Думаю, если мы все скинемся, у нас хватит денег.

— Может быть, — вздыхает Иво.

— Попробовать-то стоит? Ради Кристо.

— Да. Хорошо.

— Ну, вот и ладно.

Я улыбаюсь. Мне хочется, чтобы Иво приободрился. Чтобы он снова стал нормальным и включил свет. Вот странно: у меня такое ощущение, что из нас двоих я старший.

— Что ж, увидимся, — прощаюсь я.

— Угу.

— Ты придешь пить чай?

— Да, мы скоро закончим.

Я смотрю на Кристо. Он отвечает мне спокойным взглядом. Вид у него совсем не расстроенный.

— Все в порядке, Кристо?

Он негромко мычит вместо ответа. Как обычно.

Я с облегчением выхожу из трейлера. Интересно, когда я уйду, Иво снова начнет стонать и разбрасывать вокруг себя соль? Наверное, в этом нет ничего такого. Пусть себе делает что хочет. Затея вполне безобидная. Пусть себе жжет свечи, кипятит травки и стонет.

В конце концов, ни от кого ведь из-за этого не убудет?

Рэй

Мы решаем посвятить день тому, чтобы выбраться в Кембридж. Там находится больница, в которой лежал Тене, а Хен знаком с одним из ее педиатров: они вместе ходили в школу. Гэвин — ирландец. Он из куда более простой семьи, чем Хен. Выбился в люди благодаря стипендии. Вид у него вечно замотанный. Мне он нравится.

— Значит, вполне возможно, чтобы женщина, которая два или три месяца тому назад родила ребенка, вот так могла все бросить и сбежать? — спрашиваю я.