Память сохранила душную пахучесть парикмахерской, которая вошла даже во сны. Память накопила истаявшие ароматы прошлого – подгоревшего, убежавшего из кастрюли молока, торжествующую запашистость корицы в мамином пироге, веянье духовитых трав‚ подсыхающих на ветру, тление прелой листвы к печали и расставанию, запахи утренних туманов, антоновских яблок по осени, влажной, после дождя, земли, сухое дуновение снеговых полей в глубинах января. А в ельнике, где пробирались под сухими колкими ветвями, густые отстои натекшей смолы‚ гнилостного распада трухлявого пня, грибной духовитости маслят, нежданный выход на затерянную поляну, синева, окаймленная встрепанными макушками, пугливая раскиданность тел и чувств, узнавание прикосновениями...

Тот же конверт. Та самая бумага, что посеклась на сгибах, прежняя незалеченная память. Кот розовой масти деликатно жмурит глаза.

"Здравствуй, милый! Через расстояния – здравствуй!..

Что же у нас теперь? А у нас дождь. Неделями моросит, без конца. Кругом вода, всё вокруг отсырело, способствуя кваканью, и я отсырела тоже. Даже во снах дождь – как это печально!.. Через час выйду из дома, доеду на метро до нужной остановки, зайду в который раз в рентгеновский кабинет¬, они отведут глаза, будто виноваты во всем, и жизнь укатится под скорый уклон, под вяжущие запахи больного тела, промятой постели, опостылых микстур – не заменить надеждами…

Врач сказал: "Это не позор, а болезнь, стесняться нечего", – я с ним согласилась. Порой кажется, будто нет меня на свете, разве что не похоронили; да и то, я уж старше отца, матери, брата, на которого глядела снизу вверх. Он знал про нас с тобой, знал про мою любовь (вывела наконец это слово) и молчал. А я бежала к тебе, сломя голову, выкроив из семейной участи пару часов, прихватив четвертушку пирога, испеченного накануне, – ты никогда не спрашивал, кому достается остальное, ты меня оберегал, а может, оберегал самого себя…

Времена подступили – тебе и не снилось. Кому нужны писатели с их корявыми сюжетами? Жизнь вымысливает свое. Стоит в подземном переходе благовидный старец, предлагает прохожим позабытые истины, приобретенные, должно быть, на барахолке. Заплатишь денежку, морская свинка вытащит из коробки билетик: "Не убий", "Не прелюбодействуй", "Почитай отца с матерью" – берут без охоты… Светлые сожаления, оказавшись без применения, – не выручил того, не утешил этого, – обращаются в сожаления затемненные: не навредил тому, не напакостил этому.

Вот тебе к сведению, душа моя. Некий любитель собрал за жизнь сотни пряников, медовых и сахарных, мятных и клюквенных, печатных, вырубных и расписных, тульских, вяземских, московских, дрожал над ними, перекладывал, сдувая пыль, к старости завещал музею – и съел всю коллекцию в блокадный год… Прошлое себя показало, что же покажет будущее? Напиши "Книгу надежд и заблуждений", оставь в конце порожние страницы, чтобы каждый добавил свое. И я тоже…"

3

Раннее утро.

Море укатано катком – ни бугра, ни морщинки.

Послойная, за ночь охладившаяся вода.

Священник, могучий мужичина – ряса до земли, борода до пояса, сандалии на босу ногу – шагает размашисто по пляжу, по сторонам не глядит: ему здесь не впервой. Следом поспешают богомолки пугливой стайкой – платья донизу, косынки до бровей, сумки прижаты к бокам; пара мужчин среди них, затерявшихся, неприметных. Одна из женщин суматошится:

– Где переодеваться? Переодеваться-то где?..

Поднимают подолы к коленям, входят в воду, стоят недвижно, завороженно. Солнце – еще невидное – прорисовывает на востоке кромку скалистых возвышений, предваряя свое появление искристыми брызгами. Расшалившееся светило краешком высовывается из-за гор, чтобы пустить по миру игривых зайчиков: кому в глаз, а кому под нос.

– Этакая благодать да евреям досталась…

Они лежат на спинах, рядком. Шпильман. Женщина, без которой теперь нельзя. Троюродный родственник, обретенный на водах, что оглядывает со дна провала народы и государства.

– Завидую каждому, кто родился в своей обители, прожил в ней и там же похоронен. Граница проходит через меня, я разделен, я не целен; две жизни достались взамен одной – только не завидуйте, не надо. Хотелось бы ощутить нечто единое. От рождения до смерти.

Женщина говорит на это:

– У выходцев из ваших краев неясные нам пожелания, настроения и психозы. Как же их лечить?

– К примеру?

– Примеров много – объяснений мало.

Троюродный родственник предлагает:

– Отметьте еще один. Прошли годы, как никого не встречал на вокзале. Не волновался перед подходом поезда. Не высматривал в окнах вагона родные лица. И меня никто не высматривал после долгого, многодневного пути. А это беспокоит.

– Ну, – говорит она. – Можно их понять?

Шпильман сокрушается:

– У нас и ехать-то некуда. Не успел войти – выходи…

Задувает ветер, гонит брызги в глаза, обжигает солью. Они одеваются, идут без спешки, преодолевая пространства, которые прокалятся к полудню от жгучего жара. Неприметная, не по возрасту стареющая женщина поглядывает издали, не решаясь приблизиться, а затем подходит и начинает отчаянно, без предисловий:

– Я вас читала.

Живущий поодаль искренне удивляется:

– Неужто?

– Читала, мне нравится, но у меня есть возражение…

Стоит. Смотрит. В глазах молчаливые ее укоризны.

– Нет! Только не это!.. – умоляет без слов, а она теребит платок в руках, теребит от смущения рукав блузки:

– В конце вашей книги герой уходит от жены…

– Уходит, – подтверждает виновато. – Герой уходит.

– Зачем же так?.. И без того тяжко, жизнь не радует, а тут еще и вы. Что бы не закончить иначе?..

Живущий поодаль вздыхает:

– Не знаю… Это уже иная история, – и добавляет вдруг себе на удивление: – Не получается со счастливым концом. У меня не получается…

Краска на ее щеках. Голос умоляющий:

– Сможет ли он вернуться к ней, ваш герой? Хоть где? Хоть когда?..

Уходит, не дождавшись ответа, опустив плечи. Порушенная. Опечаленная. Сочинитель клянет себя: "Поганец! Властитель дум недоделанный…"

Эти интересуются:

– Что? Что она хотела?

Отвечает:

– Психозы. Из дальних краев. Ей тоже надо кого-то вернуть…

Останавливается автобус из Арада. Выходят работники гостиницы, торопливо расходятся по своим местам – слышна русская речь. "А она за него не захотела и не пошла…" – "Накопили деньги на Париж, а дети закрыли минус в банке…" – "И малая копейка сгодится, но где ее взять?.." Вслед за ними появляется давний знакомый в щегольской блузе‚ яркий шарфик повязан на шее‚ редкие волосы пристроены аккуратно‚ волосок к волоску‚ как раньше‚ когда покорял девочек на школьных вечерах‚ покорял зрителей с экрана‚ ибо обучен опытными педагогами – эмоциями оправдывать неправду.