На другой стороне реки напротив нашего дома жила сумасшедшая семья. Кажется, у них было две дочери, которых они годами держали зашитыми в мешках под столом, пока не вмешались власти.

В Уэльсе я все еще сильно горевала из-за Джона.

На обратном пути Гарман отвез меня в Черную страну, где он родился и вырос. Он показал мне дом его семьи, проданный на тот момент, а я в ответ отвезла его в Уорикский замок, где жил один из моих дядьев с любовницей. По-моему, Гарман не верил мне до тех пор, пока гид, который водил нас по замку, не упомянул их имена.

Вернувшись в Саут-Хартинг, я попыталась арендовать дом неподалеку от миссис Гарман, чтобы Пегин смогла ходить в одну школу с Дебби, дочерью Гармана, и его племянницей Китти. Никто не сдавал дома в аренду, зато нашелся один елизаветинский коттедж на продажу, и Гарман убедил меня его купить. Примерно в то время я, не в силах справиться с утратой Джона, решила покончить жизнь самоубийством. По этой причине дом я купила на имя Гармана. Разумеется, я этого в итоге не сделала и просто поселилась в этом доме.

Мне потребовалось какое-то время на перевозку мебели из Парижа и обустройство. Пегин тем временем вернулась из Кацбюэля и стала жить у матери Гармана. У миссис Гарман было тринадцать внуков. Она жила только для них и своих детей, тем не менее она с готовностью приняла Пегин и была добра к нам обеим.

Коттедж «Тисовое дерево» стал моим новым домом. Он получил свое имя в честь пятисотлетнего тиса, росшего перед ним, возвышаясь над крышей. Благодаря открытым балкам и брусьям этот коттедж имел особый шарм. В его гостиной стоял такой огромный камин, что в нем могли усесться несколько человек. Окна там были маленькие, и в гостиной они выходили на луг с коровами, которые паслись всего в нескольких футах от стены. Дом был небольшой и вмещал две гостиные, четыре спальни, одну ванную, кухню и кладовую. Его окружали чудесные земли. К коттеджу прилегал участок площадью в акр, но казалось, будто вся округа принадлежит нам. Несмотря на близость меловых холмов, наш дом стоял в зеленой долине, и сквозь сад, целиком разбитый на склоне, тек ручей.

На самом деле я решила купить коттедж потому, что он располагался на автобусной линии между Хартингом и Питерсфилдом, куда Пегин хотела ездить в школу вместе с дочерью Гармана Дебби и его племянницей Китти. В ста ярдах от дома проходила узенькая дорога, которую я после стольких летних месяцев, проведенных на вересковых пустошах, настойчиво называла магистралью, коей она не являлась. Меня расстраивала такая близость внешнего мира, но позже я осознала, как нам повезло с автобусом и возможностью иметь доставку из магазинов.

Гарман немедленно нанял для меня садовника и занялся обустройством лужаек и цветочных клумб. Он сам отлично управлялся с садом и многое сделал своими руками. Про таких прирожденных садовников, как он, говорят, что у них есть «зеленый палец».

Мы с Пегин жили в этом коттедже одни со славной маленькой горничной-итальянкой, которая работала у нас еще на Уоберн-сквер. Гарман навещал меня, но не жил со мной, и каждый раз после его отъезда я впадала в уныние.

Рождество я планировала провести с Синдбадом, вновь в Кицбюэле. Я хотела, чтобы Гарман поехал со мной; он отказывался, но в последний момент все же передумал. Я ехала с Пегин, а для Гармана заняла отдельное спальное место в другом купе. Так вышло, что то купе мы делили с Айрой Моррисом, с которым мы еще не были лично знакомы, но несколькими годами ранее он принял участие в составлении «Календаря современных писем», обзорного журнала, вышедшего под редакцией Эджела Рикуорда и Гармана. Он путешествовал со своей красавицей-женой, шведкой Эдитой, и их сыном Айваном. Айра был племянником моей тети Ирэн, но я, хотя много слышала о нем, еще ни разу его не встречала. Его отца я знала довольно хорошо. Тот был эксцентричным мясопромышленником, а до этого работал в американском посольстве в Швеции. И Эдита, и Айра имели большие писательские амбиции.

Гарман, до того никогда не ездивший на лыжах, в результате своего безрассудства в первый же день получил травму. Он сломал несколько пальцев, и ему пришлось держать руку в чудовищном аппарате, который укладывал его пальцы обратно на место. Аппарат этот был длиной примерно в один фут, и Гарман всюду ходил с ним, держа перед собой. Каждый день он проходил тепловое лечение у врача. Все это портило мне настроение, поскольку напоминало о мучениях Джона перед его смертью. Боюсь, я не выказывала Гарману и малой доли должного сочувствия.

Многие часы подряд я читала Синдбаду, который только оправлялся от плеврита и еще не вставал с кровати. Кей изображала опытную медсестру и изо всех сил старалась сделать так, чтобы я почувствовала себя никчемной. Бедного Гармана я совсем игнорировала, и он чувствовал себя в стороне от моей семейной жизни. Ему очень нравилась Эдита, и он был в хороших отношениях с Кей, чей первый рассказ был напечатан под его редакцией, но теперь, когда она писала все хуже и хуже, Гарман охладел к ее книгам.

Вопреки здравому смыслу Гарман поддался на мои уговоры и переехал ко мне в коттедж «Тисовое дерево» вместе со своей дочерью Дебби. Когда мы сообщили об этом Кей, она имела наглость спросить у меня, как я решилась взять на себя ответственность по воспитанию Дебби. Это было странно с учетом того, что она сама уже на тот момент пять лет растила Синдбада. Я ответила, что Дебби такая ответственная, что ей впору воспитывать нас всех. Но Кей обожала выставлять меня неумелой матерью и подчеркивать свое превосходство.

Когда мы вернулись в Англию, Гарман с Дебби поселились в «Тисовом дереве», и я снова оказалась матерью двух детей. Я любила Дебби. Она решительно не походила на всех детей, что я знала. Она была очень развитой, спокойной, разумной, сдержанной и послушной и не доставляла никаких хлопот. Как и отец, она обладала интеллектуальным складом ума и любила читать и слушать, как читают ей. Она самым благотворным образом влияла на Пегин, а Пегин — на нее. У нас дома Дебби стала менее педантичной. Девочки души друг в друге не чаяли и полюбили друг друга, как сестры. Они одевались в причудливые старые наряды и костюмы, которые мы хранили в сундуке, и устраивали пантомиму, спектакли и прочие представления. Китти, племянница Гармана, была третьей актрисой. Единственными их зрителями были мать Гармана, ее компаньонка и я, и иногда Гарман, когда мог оторваться от своей бурной интеллектуальной деятельности. По вечерам я читала Дебби и Пегин, пока они ужинали.

Гарман прекрасно ладил с детьми. Они его обожали. Правда, как-то раз Дебби сказала ему: «Па, ты такой монотонный». Когда мы спросили, что она имеет в виду, она ответила: «Ты все делаешь и делаешь одно и то же». Гарман решил просветить девочек по вопросам цикла жизни и деторождения. Он нарисовал для них всевозможные схемы, но Пегин все равно ничего не поняла. В конце концов нам пришлось напомнить ей о случае, когда она застала двух собак за случкой. Она пришла в ужас и, повернувшись ко мне, спросила: «Хочешь сказать, ты тоже этим занималась?» А потом подумала и поправила себя: «Конечно, только два раза, чтобы сделать меня и Синдбада».