Гарман был искренним, прямолинейным мужчиной с замечательным чувством юмора и живой мимикой. Будучи простым человеком, он не любил снобизма и претенциозности. Он был пуританином и несостоявшимся поэтом. В его душе жил революционер, но по своим привычкам и вкусам он принадлежал тому классу, в котором родился. Он красиво говорил по-английски и отлично знал русский, французский и итальянский. Он получил хорошее образование. Его темп сильно отличался от моего. Я была примерно в десять раз быстрее и сходила с ума от нетерпения, когда он никак не мог закончить фразу. Он был на пять лет меня моложе, отчего во мне поселилась неуверенность в себе. Он считал меня неряшливой и хотел, чтобы я одевалась лучше. И не желал видеть у меня седых волос.

Спустя шесть месяцев закончился срок аренды моего дома на Уоберн-сквер, и я с радостью переехала в Хемпстед. Мне невыносимо было принимать Гармана в доме, где умер Джон. Я почувствовала большое облегчение, когда Гарман смог свободно приходить ко мне и даже оставаться на ночь. Хотя, конечно, я продолжала его прятать.

Школа Пегин находилась рядом с этим домом — поэтому я его и арендовала. Тогда впервые после ухода Дорис она выглядела по-настоящему счастливой.

Летом Гарман помог мне найти загородный дом для детей. Я придиралась к мелочам не меньше Джона Холмса, чем раздражала Гармана, но в итоге он заставил меня снять прекрасный дом в нескольких милях от его матери в Саут-Хартинге. Он редактировал книгу и хотел жить дома, где ему легко работалось, но при этом иметь возможность приезжать ко мне.

Коттедж, который я арендовала, назывался Уорблингтон-Касл. Это был приятный фермерский дом с красивыми садами и теннисным кортом, считавшийся историческим памятником со своей башней XII века, которая составляла часть стены надо рвом. Башня была открыта для посетителей, которые периодически там появлялись.

Эмили Коулман и Джонни приехали со мной и Синдбадом, который впервые пересек Европу самостоятельно. Я пригласила дочь Гармана, Дебби, жившую с его матерью, и одну из его племянниц погостить у Пегин. Подруга Эмили Филлис Джонс обожала наших детей, и я упросила ее приехать и приглядеть за ними. Пегин училась ездить на велосипеде, и этот факт все лето вызывал у меня нервные судороги. Я сама так никогда и не освоила этот незамысловатый навык.

Уорблингтон стоял на берегу грязного залива, и купаться нам приходилось ездить к морю за десять миль на остров Хейлинг.

Уорблингтон-Касл был очень просторным, поэтому мы имели возможность приглашать большое количество гостей. Гарман приезжал и уезжал, и когда он был со мной, я прятала его в своей спальне в башне, вдали от всех остальных. Как-то раз ко мне в комнату зашла Антония Уайт и увидела его серые фланелевые брюки на кровати. Чтобы сохранить свой секрет, я стала носить их сама, хоть они и были мне на несколько размеров велики. К завтраку мы с Гарманом спускались по отдельности и вежливо приветствовали друг друга. Даже Синдбад ни о чем не подозревал, но в конце концов ему пришлось рассказать, потому что он постоянно возмущался, когда Гарман поправлял его. Мы смогли добыть лошадей и совершали прекрасные прогулки верхом. Я без конца вздыхала по Хейфорд-Холлу, но Уорблингтон-Касл все же был прекрасным местом для детей.

Однажды, пока Гарман работал над книгой у себя дома, мы послали за Сэмюэлем Хоаром и пригласили его присоединиться к нашей компании женщин и детей. Эмили постоянно умоляла меня позвать его. Ей вообще приходилось прикладывать немало усилий, чтобы заставить его делать то, чего он сам на самом деле хочет. Он сопротивлялся ей отчаянно. Он был без ума от той жизни, которую имел благодаря ей, но при этом вынуждал ее бороться за каждый шаг навстречу этой жизни, зная, что без этого просто умрет. Естественно, он приехал в Уорблингтон.

Когда у меня жила Антония Уайт, ее смутило мое неопределенное поведение, и Эмили посоветовала мне вести себя в соответствии с представлениями Антонии о порядочной хозяйке. Я бросилась покупать набор для крикета и прочие вещи для ее увеселения. Тогда Эмили сказала: «Не старайся слишком сильно». Я ответила: «Я не могу иначе».

Мильтон Уолдман до этого подарил нам чудесного маленького силихем-терьера. Это был симпатичный и смешной пес, пускай он и не отличался чистыми кровями. Когда умер Джон, он впал в тоску по хозяину. Его взял под свою ответственность наш дворецкий Блиссет и всюду брал его с собой — даже в кино, где Робин (так звали пса) зашелся диким лаем при виде своего собрата на экране.

Тем летом я купила жену для Робина. Она была силихем-терьером с идеальной родословной, и Синдбад, одержимый страстью к звездам тенниса, окрестил ее Боротра[27]. Когда я привезла ее домой, я обнаружила, что один глаз у нее больной, и поняла, почему ее продали так дешево.

У нас гостили самые разные люди, в том числе Мильтон с Пегги, Мэри и Уиллард Леб, приехавшие из Нью-Йорка с двумя дочерями. Уиллард был одним из моих любимых кузенов. Он обожал музыку и имел десять тысяч пластинок для фонографа. Он играл в теннис, как чемпион. Мэри была лучшей подругой Бениты, и я впервые увиделась с ней после ее смерти. Гибель Джона затмила боль от утраты Бениты, но я все равно была рада поговорить о ней с Мэри. Я продолжила скрывать ото всех свои отношения с Гарманом, по крайней мере я так думала. Через пять недель закончился срок аренды дома, и детям предстояло отправиться в Кицбюэль к Лоуренсу. Мы с Гарманом отвезли их на автомобиле в Довер и там посадили на корабль. Синдбаду было одиннадцать, а Пегин девять. Они чудесно смотрелись вместе. На Синдбаде были тирольские брючки с кинжалом на поясе.

После их отъезда Гарман привез меня в свой дом в Саут-Хартинге. Его мать уехала на летние каникулы с одной из дочерей и позволила мне пожить у них. Гарман заканчивал свою книгу, и мне целый день было почти нечем заняться. Я лежала на кровати и допоздна читала «Бесов» Достоевского. Это единственный его роман, который я поняла, и то после того, как прочитала его дважды. В нем легко запутаться, и нет главного персонажа. Мне понравилась только одна сцена, где в одной комнате появляется на свет ребенок, а в соседней разгорается политическая драма.

Когда Гарман закончил редактировать книгу, мы отправились в Уэльс. Лорна с Уишем до этого побывали в Пембрукшире и так нахваливали его, что мы решили тоже туда съездить. Это единственное место на Британских островах, которое хоть чем-то напоминает континент. Дома там красили в яркие цвета, как в Италии. Пляжи, усыпанные валунами, простирались на мили, и нигде не встречалось ни души. Все побережье было каменистым и диким.

Мы ходили на долгие прогулки по полям и поросшими вереском пустошам и посещали господские поместья. В жизни валлийского дворянства царил уклад XVIII века — как и в Ирландии.

Мы жили на берегу реки в небольшом деревянном пансионе, которым владел полубезумный бывший капитан с женой, в прошлом служанкой герцогини Манчестер. Она предоставила нам спальню, гостиную и великолепное питание с пятью сменами блюд за трапезу и тремя блюдами на выбор в каждой смене, и все это за скромную сумму в пятнадцать шиллингов за человека в неделю. (Пятнадцать шиллингов тогда равнялись трем долларам семидесяти пяти центам.) Это было невероятно. Ее муж, капитан, построил дом по подобию корабля, и его окружал заброшенный флот, на котором этот капитан когда-то плавал вдоль берегов острова. В былые дни он был успешным судовым агентом. Теперь же от него было проку не больше, чем от его лодок. Он постоянно твердил, что починит их, но мы понимали, что этого не произойдет.