— Бабуль, отец убил бы меня!

— Бог с тобой! Он в ту зиму в лесу насмерть замерз. Едины бабы в избе пооставались. А и тебя не докликаться, не знали, где искать.

— А как ты добралась?

— Аль не разумеешь? Померла я вовсе. От всех ушла. Уж какой месяц как схоронили меня по-над рекой, на деревенском кладбище. Редко сродственники навещают, все недосуг. Но я про их едино все знаю. И про тебя…

— Бабуль, скажи, почему вот такая корявая моя судьба?

— Чего ж хочешь, коль живешь, лоб не крестя?

— Крестила! Да что толку?

— Нешто с Господом заспоришь, стоит иль нет креститься тебе? От того, глумная, нет доброй судьбы, нет доли и покою. С виду все имеешь, а загляни — как в пустой кадушке.

— Бабуль, скажи, из-за моей непутности Олег умер?

— Не-ет, Тонька! Он негоднее тебя жил. Шибко много грехов на ем. От того, чтоб не навредил боле, со свету убран злодеями. Они долго его не переживут, до единого в земле будут к концу года, сами себя поубивают за жадность. Захотят много, ан и малого не стребуется. Упокойник не хворает заботами живых. Они для нас как эхо. Оно есть, его слышишь, но в руку не возьмешь…

— Бабуль, кто убил Олега и за что?

— Ты всех убивцев его видела и знаешь каждого. Оне такие ж, как твой мужик, бандюги отпетые. Уж чего только не творили! Паспорта продавали за большие деньги, потом делили их промеж собой. Когда мало показалось, заспорил с крутыми. Те, коль один раз договорились, потом не добавляют денег, а вот зашибить насмерть — сколько хочешь. Кулаки завсегда горят у их. Тут же как состоялось? Ихний горотдел разыскивал троих ворюг. Они богатых людей грабили. И убили кой-кого. Стали искать, кто такое утворить мог, и двоих поймали. Они остальную шайку выдали. Уже на след напали. А твой подмог — новые паспорта принес. Там все чужое, кроме фотографий. Но… Закавыка вышла. Когда у последнего бандюги стали проверять паспорт, следователь чуть не рехнулся. Человека с этим именем, фамилией и отчеством он знал как самого себя. А тут еще и прописка совпала, но он умер с полгода назад. Понятное дело, что пристопорили крутого. Он сумел на волю передать, что его твой Олег подставил. Вот тут и стали следить за твоим с двух сторон — свои менты и бандюги. Он хвост поприжал, но уже поздно, засветился. Менты нашли остальных воров. Проверили их паспорта. Они оказались липовыми. Прописка подвела. А и другое не склеилось. Ну вот человек, не умеющий по-нашему одно слово сказать, вдруг русским стал. А на самом деле — грузин. Ну да ладно. Узнали, кто им «липу» сделал. И себе потребовали. Ведь забирать их в тот раз не стали. А эти крутые взяли за жабры Олега. Мол, что подсунул, козел? Откупай нас или уроем! Если б вернул деньги, все бы обошлось нынче. Но Олег с деньгами не мог расстаться. Ему дешевле помереть. Правду молвить, не верил, что его прикончат. Но у крутых другого хода не стало. Менты тоже ждать не стали б. Так и свилась цепь из бандитов, одни других пасли. Олег цельную неделю тянул, пока ему встречу не назначили, последнюю. Он и от ней хотел выкрутиться. Занятым прикидывался. А крутые уж вокруг горотдела кружили. Едва нос высунул, его за рога и в машину засунули. Привезли на пустырь к карьеру, где кирпичный завод глину берет. Потребовали деньги. Олег ответил, мол, потратил все. Его обыскали и не нашли ни копейки. Ну, тут их терпение подвело. А здесь как назло менты подоспели. И свое требуют. Крутые на Олега указали. Вот тут лягавые на нем и оторвались. Крутари лишь вломили, а менты и вовсе озверели. Убили его. Их разозлило, что Олег ни с кем не делился и всех водил за нос. Своих ментов дураками выставлял. Сам имел. Но, даже подыхая, не сказал, где деньги спрятал. Поверишь, они ночью, когда убили Олега, весь его кабинет обыскали, но ничего не нашли.

— Бабуль, он и мне ничего не говорил. И я про деньги его не знаю. Скажи кто другой, не поверила б. Ведь у меня всякий день клянчил на курево и на столовую. А ты говоришь, что свои имел…

— Да он всю жизнь прикидывался, прибеднялся. На самом деле деньги у Олега всегда водились. Он с крутыми давно дружился. И не только с теми, какие попались. У него их по всему городу, как неотловленных барбосов в каждой подворотне по сотне.

— А зачем они ему сдались?

— Дела прокручивали.

— Олег тоже воровал?

— Всякое за ним имеется.

— Разве в милиции о том не знали?

— Чудачка моя лопоухая! Так ментам даже выгодно было, что он у них работал. Кой в чем помогал. А и сам знал, где какая проверка иль облава намечается. Олег свое не упускал. На одних и других работал. Между молотом и наковальней скакал. Ан, вишь, едино прихлопнули. А намучили жестоко! Кровь по капле выпускали. Весь избит, изломан до жути. Только что морду оставили сносной. Но в том сам виноват.

— Для кого он деньги собирал?

— Ну уж не для тебя! Себе на черный день копил. А когда он настал, уж и не почуял. Не сгодились. Имелось у него, подсобрал. Да что толку с их нынче? Одной минуты жизни не купил. Эх-х, глупый…

— Мне-то как теперь быть?

— Ожди вдовий год. Стерпи его по мужу. Так положено серед людей. А потом продашь эту квартиру, другую заимеешь. Семья появится. Бабой заживешь, в уважении, в чести. Но смотри не опозорься, не осрамись, держи траур, иначе не видать тебе хорошей доли. В сучках подзаборных сдохнешь…

— Бабуль, а куда Олег деньги дел?

— Целы они. Все в доме. Но не покажу их тебе, покуда год не прошел. Выдержишь траур — твои оне. Коль не сдержишься, свое потеряешь. Хоть и не любила ты его, а дань уважения покойному соблюди. И держи себя в руках, особо ту, что меж ног свербит! Хоть зашей аль свяжи, но живи без греха.

И словно растаяла в стене.

На следующий день Антонину вызвали в горотдел. Пожилой седой полковник выразил ей соболезнование от всех сотрудников. О причине смерти Олега сказал:

— Он не первый, кого мы потеряли в борьбе с криминалом. Погиб, как и прежние, на посту. Жаль человека, но пока мы не всесильны и не можем знать заранее, кто станет следующим, очередной жертвой преступников. Нас никто не защитит, потому что все надеются на ментов. И никто не верит и не знает, как трудно приходится нам самим! — Еле протиснулся меж столов и, подав бабе руку на прощание, подвел к двери, давая понять, что аудиенция закончена.

— А когда похороны? — спросила Антонина.

— Завтра. За вами подъедут, — открыл перед бабой дверь.

Тонька так и не поняла, зачем ее вызывали.

Нет, она не плакала, не строила из себя убитую горем вдову. Спокойно, молча выслушала. И с таким же каменным лицом вышла из горотдела.

С ней никто не здоровался, не остановил, не сказал ни единого слова в утешение. Тонька шла длинным серым коридором, а мимо торопливо сновали люди в серых мундирах, так похожие на тени.

Тоньку стало мутить от смрада. Нечем было дышать. Она заторопилась к выходу. Ей навстречу вошли сотрудники с траурными венками.