одинокой скале, стоящей на пути нашего дрейфа, и Валера ткнул иглой циркуля в ту точку, на которой мы должны споткнуться.

– Капитан обозначил два часа.

– Это я малость подкрутил, чтоб пострашнее было. Ситуация патовая. Успеете? – с надеждой спросил Валера.

– Одному Богу известно. Молись, на всякий случай Николе. У тебя и иконка его как раз над столом висит.

Валера перекрестился:

– Ну, с Богом, Палыч! Будем на Него уповать, – и он многозначительно указал пальцем куда-то вверх. Ситуация тебе предельно ясна. Добавить мне нечего.

Но всё-таки добавил вполголоса, уткнувшись носом в карту:

– Спаси и сохрани…

Я взглянул в большой прямоугольный иллюминатор ходового мостика и увидел под светом высоко взошедшей Луны картину, которую Айвазовский обязательно бы запечатлел на одном из своих многочисленных полотен. Но, увы, рядом его не было. Поэтому читателю придётся подключить своё воображение. Наше небольшое судно лежало почти на борту, на его подводной части хорошо просматривались большие лишайные пятна мелкого ракушечника, разбавленные красными разводьями корабельного сурика. Отдельные волны свободно перекатывались через корпус, разбиваясь разве что о выступающую трёхпалубную кормовую надстройку, пытаясь выдавить единственную дверь на правом крыле ходового мостика, отгораживающую нас от натиска стихии. Тонкий лунный глянец лежал на поверхности взбудораженного, всклокоченного и всхлипывающего чудовища с простым и коротким названием – море. Приподнятая носовая часть с торчащей из неё грузовой мачтой выписывала особо сложные кульбиты, напоминающие в итоге замкнутый математический знак бесконечности. В крайнем угловом иллюминаторе ходового мостика в зелёном свечении от круглого экрана локатора маячило озабоченное лицо капитана. Судно лежало в глубоком дрейфе, влекомое неистовым ветром, течением и подгоняемое, как тычками в спину, идущего на эшафот узника большими, плотными валами солёной воды Понта Эгейского. Вспомнились слова из рекламного проспекта, виденного накануне: «Отдыхайте на берегу ласкового Эгейского моря…»

По поручням межпалубных трапов я пулей скатился в мастерскую машинного отделения, где зажатая в тисках злосчастная труба уже полностью была готова к сварке. Рядом стоял углекислотный огнетушитель, сварочный аппарат гудел своим мощным трансформатором, дед, высунув язык, мелом обозначил все извивы образовавшейся микротрещины, и я с размаху ткнул в неё электродом. Посыпались искры. Нужно было создать устойчивую электрическую дугу. Это я знал точно. Поймав вспышку, я старался удерживать электрод на минимальном расстоянии, но спонтанная качка не давала сделать этого и дуга прерывалась. Приходилось опять стучать электродом по трубе, чтобы создать искру и нужное плавление свариваемых металлов. В результате я прожёг в трубе сначала одну дырку, потом другую, и дед сказал мне спокойным миролюбивым голосом, что ничего, это бывает, надо приспособить руку и немного снизить ток.

– Всё равно, – добавил он, – больше варить некому.

– Тогда так, – обратился я к деду, – держи меня за талию, а сам упрись сзади ногой в щит. Мне нужна хотя бы относительная стабильность, рука и так мандражирует от страха, а здесь ещё этот крен пополам с качкой. Давай!

Хорошо, что дед быстро соображал, он ловко сгрёб меня в охапку, крепко охватив сзади сомкнутыми в замок руками, и крикнул в ухо:

– Вари, чертяка! Москва за нами!

И что удивительно, сварка пошла. Я наплавил металла и на прожженные мною дыры и, пусть и неровно, прошёлся корявым швом по обозначенной дедом трещине. Рука стала увереннее, и я умудрялся использовать все навалы корпуса судна то ослабляя нажим на электрод, то подводя его к уходящей от меня трубе. В итоге что-то у нас получилось. Но дед на этом не остановился.

– Этого мало, – сказал он. Полной уверенности в надёжности шва у меня нет. Давление в трубе ого-го, может опять порвать. Нужно ещё на это место дуб лир наложить.

В ящике верстака он нашёл подходящий кусок стальной трубки, распилил её вдоль ножовкой, разогнул, приладил молотком по месту. Получилась заплата, покрывающая весь проблемный участок, по которому я только что прошёлся электродом.

– Давай, обваривай теперь этот кусок по кромке, это уже будет гарант, – заключил дед.

Здесь я уже не сплоховал. Расплавляя электродом сначала наложенный на трубу дублир, я аккуратно скатывал образующийся шов к телу самой трубы и так, зигзагообразно, замкнул круг.

– Профи! – заключил дед. Что скажешь, Отелло? – обратился он ко второму.

В это время на пороге мастерской появился капитан. Вид у него был сосредоточенно-насупленный. В руке он держал три прозрачных полиэтиленовых пакета, крепко перетянутых пропиленовым шпагатом. Остановившись на пороге мастерской, он протянул пакеты и сказал:

– Здесь ваши документы. Это на случай эвакуации. Вот здесь я сделал петли из шпагата, повесите себе на шею…

Дед повернул голову к капитану и, безнадёжно махнув рукой, изрёк:

– Иди! Не до тебя сейчас. Повеситься мы всегда успеем.

Капитан виновато посмотрел в нашу сторону и тихо удалился. Я подошёл к телефону и позвонил на мостик:

– Валера, сколько у нас времени осталось?

– Времени в обрез, – сообщил Валера. Пока нам везёт. Появилось какое-то обводное течение. Оно вроде бы относит нас от скалы. Но если оно не изменится, то уже через час-полтора окажемся на отвесной каменной гряде острова Пелагос.

– А ты не торопишь? Может в загашнике больше времени будет?

– На этот раз точно. Мимо острова никак не проскочим. Немного южнее терпит бедствие «Анастасия». Греки уже послали туда спасатель из Солоников. Если не заведёмся, нам бы он тоже не помешал. Или заведёмся? Что у вас там?

Я коротко объяснил ситуацию – осталось только поставить трубу на место, заполнить систему маслом и можно заводиться. Но когда мы начали прилаживать снятые «штаны» к фланцам, обнаружилось смещение стыковочных узлов, болты не хотели влезать в полагающиеся для них отверстия. Вдобавок не хватало самих болтов, они от крена попадали в льяла, наполненные топливно-масляным киселем. Второй, поскольку наступила его очередь деятельного участия в воссоздании снятого узла, послал меня за болтами в мастерскую. Я с трудом накопал несколько подходящих по размеру и, когда принёс их, то увидел прилаженные по месту «штаны», а второй, откладывая в сторону лом, которым он притягивал фланцы, сказал мне миролюбиво:

– Тебя только за смертью посылать, долго прожить можно.

Болтов хватило только-только. Второй затянул ключами последний и, лёжа ничком на пайолах, произнёс, как в заключительном акте известной пьесы:

– Фенита ля комедия! Заполняй теперь маслом, и поехали. Сколько времени прошло?

– Четыре часа, – отозвался дед.

– Так мы что, уже на скале сидим?

– Вроде пронесло, – констатировал дед. А то моя мама не перенесла бы потери сына. Я имею в виду себя, – и он постучал кулаком в грудь. Но все были на высоте. Только Палыч мандражировал излишне, электродом в шов не попадал.