– Примем пар, а потом за стол! – Кадашкин, голый, волосатый, шлепая подошвами по доскам, отворил дверцу в парную, откуда дохнуло огнем, туманом, просунулся и лизнул прозрачный язык жара. – По одному, за мной! – бодро командовал, ныряя в злой туман.

Белосельцев с усилием, неохотно встал, нагибая голову, вошел в парилку и оказался среди пекла, смоляного духа, звонкого раскаленного воздуха, где на верхней полке, понуря голову, схватившись за уши, сидел Кадашкин, уже стеклянный, сочный, источая сияние.

– Самая южная в Африке русская баня! – хохотнул он, выдыхая синий язык огня.

Белосельцев, подложив на огненные доски фанерку, уселся на нижний ярус и мгновенно оглох, задохнулся, чувствуя, как водят ему паяльной лампой по спине и груди. Сжал веки, слыша, как охает, ругается по-испански Аурелио, присаживаясь на корточки, подальше от печки.

– Это вам вместо ордена, за храбрость! – сказал Кадашкин и умолк, словно проглотил клок пламени.

Белосельцев чувствовал, как тело его начинает таять, сочиться. С пальцев, с бровей, с опущенного носа, из-под корней волос липко потек пот. Словно вытапливалась ядовитая влага, отравленный сок, пропитавший его тело за последние дни. Он открывал рот, вдыхал огненный воздух, обжигал губы, гортань, язык. Жар проникал в легкие, уходил в кровь, превращал в дым видения смерти, изгонял злых духов, поселившихся в его костях и суставах. У ног натекала темная лужица. Он видел свои блестящие колени, стопы. Чувствовал, как уменьшается, становится легче и чище. Силы огня, накаленных еловых досок, запах распаренных веников вытесняли из него смрад сгоревшей солярки, горчичную пыль дороги, зловоние взрывов, едкую, как перец, пыльцу растений. И ту красную жижу, в которую наступил возле разорванной гусеницы танка. И душное облако дыма из открытого люка, в котором испекался и сгорал экипаж. Банный дух изгонял из него души убитых людей, потерявших свои сгоревшие и расстрелянные тела, поселившихся среди его жил и костей.

– Для первого раза хорош!.. – Кадашкин, ахая, соскочил с полки, скользнув по плечу Белосельцева липким бедром. – Пивка!.. Приглашаю!..

Голые, покрытые блуждающими красными пятнами, они сосали из бутылок пиво. Белосельцев проливал внутрь прохладную горечь, видя, как над плечами Аурелио струится пар, а на струганой доске узорную надпись: «Привет из Тулы!»

– Ну что ж, дорогие товарищи, разрешите налить! – Кадашкин уже держал над стаканом четырехгранную бутылку виски, булькал, щурил глаза. – Разрешите сказать тост!.. За победу!..

Они встали, голые, сухощавые, окутанные паром. Чокнулись. Молча и жадно выпили. Белосельцев еще держал стакан, а тусклая лампочка под потолком вдруг посветлела, смуглая надпись на доске стала золотой, круглые, птичьи глаза Кадашкина заиграли синими, неземными переливами. Некоторое время они молчали, деловито тыкали вилки в мясо, сосредоточенно жевали картошку. А потом разом заговорили.

– Главная заслуга ваша, Виктор Андреевич!.. Как тонко вы вели Маквиллена!.. Как щуку!.. Того и гляди сорвется!.. Не сорвался!.. Прямо к лодке, через борт, и готов! – Кадашкин восхищенно смотрел на Белосельцева, словно не верил тому, что огромное дело, соединившее их, стоившее великих трудов и ухищрений, сделано. – Ведь он же умен как бес!.. А русский человек все равно его обошел!.. Ох, обошел!..

– Когда вы, Виктор Андреевич, решили идти в Намибию, я чуть не плакал! – Аурелио мотал головой, давая понять остальным, что он пережил. – Готов был отменить операцию… Сэм Нуйома хитрый, вероломный и мстительный!.. Он погнал вас в ловушку!..

– Здесь главная заслуга полковника!.. – перебивал Белосельцев, кивая на Кадашкина. – И конечно, ваша, Аурелио!.. Такая четкая работа бригады!.. Такая блестящая агентурная сеть!.. Я восхищен, поверьте!..

– Эти долбаные морпехи меня в могилу едва не свели!.. – Кадашкин с хохотом бил себя по голым коленям. – Ну, думаю, если они промахнутся и вылезут на берег где-нибудь километров за сто!.. Я их разверну и по суше пешком заставлю в Союз возвращаться!.. Нет, нормально мужики сработали!..

– Я молился, чтоб получилось!.. Чтоб у Виктора Андреевича нервы не сдали!.. – Аурелио широко улыбался, и шрам на щеке блестел, покрытый жидким стеклом. – Под Лубанго, когда вы в засаду попали, я боялся, что нервы сдадут!.. Начнете из пистолета стрелять!.. Но нет, нервы не сдали!

– Место для разгрома «Буффало» было выбрано идеально!.. Вы настоящий стратег!.. – Белосельцев восхищался стратегическим искусством Кадашкина. – Там каждый метр пристрелян!.. Самолеты прилетели синхронно!..

– Тогда еще один тост позвольте, дорогие мои! – Кадашкин разлил по стаканам виски, торжественно встал. – Предлагаю выпить за нашу интернациональную дружбу!.. За Кубу, Советский Союз и Анголу!.. Вместе мы такая мощь, такая непобедимая силища!.. Мир будет наш, советский!.. Красного цвета, как цвет нашей праведной крови!..

Чокнулись, истово, вдохновенно, голые, исцарапанные, в ссадинах от камней и коряг, уцелевшие в боях и погонях, победившие, неразлучные.

– Время второго пара, товарищи!.. Короткими перебежками, по одному, за мной!..

Кадашкин постелил на полку сухую белоснежную простыню:

– Андреич, давай укладывайся!..

Белосельцев послушно лег, окруженный раскаленным сумраком. Кадашкин выхватил из жестяного ведра темный эвкалиптовый веник. Стряхнул его на горячие камни, наполнив баню душистыми смоляными парами.

– Полегонечку, ласково!.. – Он махнул над Белосельцевым веником, не касаясь, обдувая огненными дуновениями. – По-доброму, мягонько!.. – прижал раскаленный веник к спине Белосельцева. Ожог ушел в глубину, остановился под сердцем. Кадашкин прижал к затылку раскаленный ворох, притиснул к пяткам, к крестцу, посылая в разные части тела мягкие сладостные ожоги, от которых по всем усталым, одеревенелым суставам расходились волны живого тепла. – А теперь с огоньком, с ветерком!.. – И он шлепнул свистнувшим веником, сначала не сильно, потом все сильней, азартней, входя в раж, гуляя прутьями, распаренными листьями по его спине, ягодицам, икрам, ахая, охая, приговаривая: – А вот так не желаешь?.. А вот так не можно?.. Всю дрянь африканскую долой!.. С огоньком, с ветерком!..

Белосельцев задыхался от смоляного раскаленного духа, от жестокого горячего ветра, от шлепающих, свистящих ударов, проникавших под ребра. Его утомленная кровь вскипала, сердце ухало, уши были полны шипения и свиста. Он чувствовал, как исчезают злые, застрявшие в нем видения, изгоняются хлещущими раскаленными прутьями.

Утреннее лесное шоссе, искореженный тлеющий «Форд» и оторванная, похожая на черное с голубоватым отливом яйцо голова водителя…

– Держись, Андреич, а то улетишь!.. – ахал Кадашкин, вгоняя в него порцию свистящих ударов.

Латунная заря, маленькие черные точки превращаются в свистящие вихри, в красные взрывы, и кто-то бежит, падает под огнем пулемета…

– А мы вот так тебя, чтоб был паинька!.. Чтобы паинька слушал маменьку!..