последнюю очередь… Я знаю пределы своего влияния на короля, особенно в области политики, где у меня нет никаких способов воздействия на короля. Не желая ни преувеличивать, ни лгать, я, тем не менее, делаю вид, что имею гораздо большую власть над королем, нежели на самом деле, ибо в противном случае я могу и вовсе лишиться этой власти».

После кори, которой королева переболела весной 1779 года вместе с фавориткой, Габриэль почувствовала ухудшение здоровья. Де Водрей совместно с Дианой де Полиньяк потребовал у королевы для нее королевское поместье Битш в Лотарингии, приносившее более ста тысяч ливров дохода. Для верности он обеспечил себе поддержку графа д’Артуа, который для друга был готов на все.

Но на сей раз королева не пошла на поводу у своих фаворитов, возможно, потому, что болезнь Габриэль оказалась беременностью. Все современники были твердо уверены, что как сын Жюль, рожденный в 1780 году, так и Мельхиор, в 1781, были отпрысками де Водрея. Во всяком случае, всем было известно, что граф де Полиньяк уже 8 месяцев находился в своем полку в Провансе. Авторы памфлетов изощрялись в издевках: «Мадам де Полиньяк совершенно добропорядочно рожала в апартаментах де Водрея. Мария-Антуанетта не отходила от изголовья ее кровати и служила ей сиделкой. Де Полиньяк зачал мальчика. Де Водрей умеет делать мальчиков. В конце концов, мы получим дофина[49]».

Де Водрей не желал оставаться в стороне от милостей, которыми столь беззастенчиво пользовалась его любовница. Он выпросил себе пенсию в 30 тысяч ливров под тем предлогом, что из-за войны не может получать доход от своих плантаций на Гаити. Мария-Антуанетта уверяла, что это вовсе не пенсия, а вспомоществование, которое будет отменено в случае заключения мира. Но хитрый де Водрей предусмотрел такую возможность и обменял право на пенсию у графом д’Артуа на поместье с лесными угодьями. Мимоходом он в качестве посредника получал еще очень приличные комиссии от поставщиков королевского двора. Людовик ХVI был весьма умерен в потреблении вина; тем не менее, на приобретение этого напитка в 1785 году было затрачено 6567 ливров, в 1787 — 16040, в 1789 — 60890, т. е. за четыре года расходы возросли в 10 раз. Но самое большое влияние у де Водрея было на королеву в области театра. Похоже, у него действительно был незаурядный актерский талант. Тогда вообще любительский театр был в большой моде, например, знаменитая портретистка Виже-Лебрён с удовольствием исполняла роли в таких спектаклях. Де Водрей приказал оборудовать как свой замок, так и парижский особняк сценами для показа спектаклей. Он приглашал известных актеров, которые потом с восторгом делились о роскошном приеме, оказанном им. Вообще в Париже у него сложилась репутация мецената, он нередко давал приют в своем особняке бедствующим писателям и артистам, в частности, композитору Андре Гретри, который в благодарность посвятил ему оперу «Колинетта при дворе». Именно де Водрей убедил королеву в 1777 году настоять на возвращении Вольтера, который уже 24 года находился в изгнании в замке Ферней в Швейцарии, а все его произведения на родине были запрещены. Марии-Антуанетте удалось уговорить короля отменить запрет, и больной старик вернулся в столицу, каковое возвращение стало его триумфом.

Де Водрей поставил первый спектакль для королевы в 1778 году, последний — в 1785 году. Это был «Севильский цирюльник». Известно, что общество было недовольно увлечением королевы сценой, и та постепенно отошла от театра. К заслугам де Водрея следует также от нести то, что он уговорил королеву добиться разрешения на исполнение комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро».

Когда королева не находилась в Трианоне, она проводила свои вечера у Габриэль де Полиньяк, где любовник хозяйки обеспечивал развлечения. В 1780 году скончалась императрица Мария-Терезия, королева тяжело переживала эту утрату и старалась еще больше сблизиться со своими друзьями, что опять-таки выражалось в очередном осыпании их милостями. Де Водрей получил должность Великого сокольничего Франции. Эту должность учредили аж в 1205 году, и она была практически самой почетной при дворе и весьма доходной. Но Жозеф-Гиацинт весьма настороженно относился к милостям короля, поэтому он продолжал усиленно крепить свою дружбу с графом д’Артуа. Тот всеми силами стремился стать видной фигурой в королевстве и летом 1782 года затеял участие во франко-испанском морском походе для осады Гибралтара с целью захватить эту важную стратегическую базу англичан. Они отправились туда во главе целой когорты придворных, которые считали это предприятие чем-то вроде развлечения с ужинами, празднествами и придворными интригами. Поход кончился сокрушительным разгромом, и друзья вернулись в Версаль с весьма побитым видом, но тем не менее де Водрей получил ленту ордена Святого Людовика наряду с военными, проявившими себя в этой экспедиции героями. Это лишь подстегнуло самомнение графа, который теперь серьезно задумался о должности генерального директора королевских строений, места престижного и весьма доходного, ибо его широкий образ жизни создавал для него все больше и больше финансовых затруднений.

Мания величия у него стала столь ярко выраженной, что он начал забываться, и зачастую его фамильярность по отношению к Марии-Антуанетте переходила все границы и становилась натуральным нахальством. Кроме того, ей претила повелительная манера, с которой этот слишком близкий друг вел себя с Габриэль. Королева объяснила своей подруге, что не желает более видеть графа де Водрёй, когда приходит навещать ее. Убежденная в прочности своего положения Габриэль ответила:

— Полагаю, что, поскольку ваше величество хочет оказать моему салону честь своим посещением, сие не есть причина по которой вы настаиваете исключить из него моих друзей, — таким образом, фаворитка считала своим правом принимать кого хочет в служебных покоях, полученных ею как знак королевской милости. Мария-Антуанетта скрыла свое недовольство, но начала понемногу прозревать. Тут уместно заметить, что те приемы в гостиной Габриэль, на которых появлялась королева, оплачивались за счет казны. В письме Мария-Антуанетта пожаловалась:

«Я не сержусь из-за сего на мадам де Полиньяк. В глубине души она хорошая и любит меня. Но ее окружение подчинило ее».

По свидетельству современника, «за четыре года перед революцией дела дошли до того, что королева, прежде чем идти к мадам де Полиньяк, посылала одного из своих лакеев справиться об именах особ, находившихся у нее, и после получения сведений часто воздерживалась от визита». Тогда она требовала, чтобы подруга сама пришла к ней, лишь бы избежать графа, который неизбежно присутствовал