Были проблемы и с прессой, грубоватой, не обходительной, смаковавшей сальности. Приходилось с ней пикироваться. Но это неизбежно: газетные уколы и пошлые шуточки — признак растущей славы. Это понимал Уайльд, как понимают и современные звезды. Он также догадывался, что его манерам, изысканной речи, оксфордскому акценту и внешности будут подражать. И не ошибся — у эстета появились фанаты, молодые и дерзкие, которые неприлично громко заявили о себе на лекции в Бостоне.

31 января он выступал на сцене городского мюзик-холла и получил предупреждение о провокации. Студенты Гарвардского университета подготовили сюрприз: они явятся в точных копиях его бархатного костюма и, возможно, потребуют дать им слово. Один из «заговорщиков» уже абонировал 60 мест в первых рядах. Администрация зала пригласила полицию. Все были наготове, в том числе лектор. Он появился на сцене в скандально простом черно-белом костюме — смокинг, брюки, сорочка, издевательски белый галстук. Ни толики эстетизма. Пока он подходил к пюпитру, в зал с мышиным писком шмыгнули студенты — все как один в бархатных куртках, бриджах, туфлях с пряжками, пестрых галстуках и комичных париках. У каждого в руке — лилия или подсолнух. Рассевшись, они поняли, что промахнулись.

Оскар Уайльд в эстетическом фраке, сорочке и кюлотах. Этот костюм был вдохновлен облачением масонов ложи Аполлона.

Ателье N. Sarony, Нью-Йорк. 1882 г.

Оскар Уайльд в пальто в русском вкусе.

Ателье N. Sarony, Нью-Йорк. 1882 г.

Уайльд начал лекцию с традиционного приветствия, подчеркнув, что ему как бывшему оксфордцу чрезвычайно приятно выступать в этом университетском интеллектуальном городе. И, заметив в первых рядах пестрые карикатуры, сделал удивленное лицо: «О, я вижу перед собой примеры эстетического движения. Я вижу молодых людей, вероятно, искренних, но мне приходится заверить их, что они не более чем карикатуры. Я смотрю вокруг и чувствую, что вынужден впервые произнести горячую молитву Всевышнему: „Огради меня, Господи, от последователей“». Он отметил, что в их пестрых костюмах им не разрешили бы и носа показать в Оксфорде. После наставлений вернулся к лекции. Мальчишки пытались шикать, смеялись, громко хлопали. Но эстет сохранял спокойствие. Бостонцы были на его стороне.

Разумеется, этот демарш и ответ Уайльда попали в прессу, что разожгло интерес к лектору среди простых американцев. Всем захотелось взглянуть на этого крепыша-эстета, на парня не промах, на Уайльда. Его пригласили шахтеры Ледвилла, промышленного городка в штате Колорадо. Они заполнили зрительный зал до отказа, но оказались слушателями невнимательными — спали, пока лектор вещал о неслыханных флорентийских поэтах и невиданном Возрождении. Почувствовав, что теряет публику, Уайльд перешел на простой язык и понятные (как ему казалось) темы, к примеру морские пейзажи современных авангардистов. Он описал скандальную картину Джеймса Уистлера, на которой фейерверк изображен разбрызганными по холсту красками. Шахтеры пробудились, вскочили с мест: «Так быть не должно. Ребята, айда на улицу, найдем этого Джимми и всыплем ему по первое». Они решили, что Джеймс Уистлер, Джимми, шляется по салунам где-то неподалеку.

Потом Уайльд рассказал о жизни и приключениях ювелира Бенвенуто Челлини, и парни приободрились. Галантные истории о соблазнениях были поинтереснее рассуждений о Прекрасном. Когда же лектор сообщил, что Челлини умер, один из шахтеров спросил: «Кто ж его укокошил?» Уайльд расхохотался.

Визит к горнякам закончился торжественным обедом в шахте, куда его опустили в специальной клети. Эстет продемонстрировал мускулистым парням свою физическую силу и умение много пить не пьянея. Он поднялся на поверхность лучшим другом американских шахтеров.

Своими красивыми словесами он вряд ли чему-нибудь научил горняков. Но они совершенно точно научили его. Их одежду, добротную, удобную, с некоторым даже рабочим шиком, король эстетов примерил и пришел к выводу, что она отлично подойдет современному мужчине, не знающему, что такое тяжелый труд. В следующих своих лекциях, посвященных украшению жилищ, он безжалостно критиковал скучный мужской городской костюм и, выдержав секундную паузу, неожиданно переходил к одежде шахтеров. Одобрительный гул в зале обычно сопровождал эту весьма удачную часть выступления.

«Во всех моих поездках по вашей стране, — говорил Уайльд, — единственными мужчинами, которые показались мне хорошо одетыми, были рудокопы в Западной Америке. Их широкополые шляпы, защищающие лица от солнца и дождей, их плащи, которые бесспорно являются лучшими образцами когда-либо придуманных драпировок, могут действительно вызвать восторг. Высокие сапоги их также разумны и практичны. Я даже заставил некоторых из них пообещать мне, что при возвращении в более людные центры европейской цивилизации они по-прежнему будут носить свой очаровательный костюм». Бурные аплодисменты в зале.

Хитрец Уайльд иногда пускал в ход чарующую лесть. Он воспевал красоту американок, сравнивал элегантную актрису Клару Моррис с француженкой Сарой Бернар, расхваливал местных поэтов и философов, часто упоминал талантливые экзерсисы художника Уистлера, американца по рождению и по независимому духу. Он находил прелестными некоторые города, а Сан-Франциско даже назвал Италией, «но без ее искусства».

Эстетический тур закончился столь же красиво, как и начался. Крупный делец и миллионер Сэмюэль Уорд устроил в Нью-Йорке торжественный прием в честь Уайльда и недавно приехавшей Лили Лэнгтри. Собрались сливки общества: самые красивые дамы и высокоинтеллектуальные господа. Поклонницы лектора надели особые вечерние платья в стиле нового Возрождения. И они чудесным образом гармонировали с ансамблем Лили Лэнгтри, выполненным в строгом соответствии с идеями короля эстетов.

Уайльду было приятно, что он стал автором новой тенденции в американской женской моде — костюмного эстетизма с британским акцентом. Появились дамские шляпки a la Уайльд или «Оскар», украшенные подсолнухами, бархатные лифы с отложными воротниками, голубые галстуки, а также песенки «Милый Оскар» и «Вальсы-незабудки Уайльда». Его снимки, сделанные известнейшим американским мастером Наполеоном Сарони, расхватывали юные щеголи — по фотографиям они воссоздавали костюм короля эстетов, хотя сам король так не любил последователей.

Турне изменило Уайльда. Он отбросил жеманство, пересмотрел многие из придуманных им в Англии поз, отредактировал костюм, убрал лишние детали и комичную театральность. Он оценил силу прессы, научился держать удар и парировать изящной шуткой рыночную грубость. Он понял, как владеть вниманием публики, и даже пробовал, не без успеха, влиять на ее вкусы.

Он придумал для будущих лекций новые максимы, уточнил термины, довел до пластического изящества некоторые идеи, в том числе опасные. Придумал, к примеру, изысканное определение идеала искусства: «Женская душа заключена в красоте так же, как мужская — в силе. Если бы обе могли соединиться в одном человеке, мы получили бы идеал искусства, о котором люди мечтают с тех пор, как оно существует». И о нем определенно мечтал Платон: отзвуки «Пира» ощущаются в этой дивной максиме Уайльда и во многих его лекциях.