— Мне кажется, я догадываюсь, — ответил писец, — однако продолжайте.

— Такова и сказка: чудесная, необычная, неожиданная, так как она далека от повседневной жизни и переносит в чужие края или давно прошедшие времена. У каждой страны, у каждого народа есть такие сказки — у турок и персов, у китайцев и монголов. Даже в стране франков, как говорят, много сказок, по крайней мере так мне рассказывал один ученый гяур. Но они не столь хороши, как наши, потому что прекрасных фей, обитающих в великолепных дворцах, у них заменяют волшебницы, которых именуют ведьмами: это злобные уродливые существа, живущие в жалких лачугах, они носятся вскачь через туман верхом на помеле, вместо того чтобы плыть по небесной лазури в раковинах, запряженных грифонами. Еще у них водятся гномы и подземные духи, крохотные нескладные уродцы, вытворяющие злые шутки. Таковы сказки. Совсем иное дело истории, которые обычно зовутся рассказами. Действие их происходит на земле, в обыденной жизни, чудесной в них бывает только запутанная судьба героя, который делается богатым или бедным, счастливым или несчастным не при помощи волшебства, заклятия или проделок фей, как это бывает в сказках, а благодаря самому себе или особому стечению обстоятельств.

— Правильно, — подтвердил один из юношей. — Такие истории, без примеси чудесного и волшебного, встречаются в прекрасных рассказах Шахерезады, известных под названием «Тысяча и одна ночь». Большинство приключений султана Гарун аль-Рашида и его визиря именно такого рода. Они покидают дворец, переодевшись, и переживают случаи, которые в дальнейшем разрешаются вполне естественно.

— И тем не менее вам придется признать, — продолжал старик, — что эти истории не худшая часть «Тысячи и одной ночи», а между тем они отличаются самим ходом действия, деталями, всей своей сутью от сказок о принце Бирибинкере, или о трех одноглазых дервишах, или о рыбаке, вытащившем из моря кубышку, запечатанную печатью царя Соломона! Но в конечном счете очарование сказки и рассказа проистекает из одного основного источника: мы переживаем нечто необыкновенное, выдающееся. В сказках это необычное заключается во вмешательстве чудесного и волшебного в обыденную человеческую жизнь, а в рассказах происходит нечто, правда, по естественным законам, но поразительным, необычным образом.

— Удивительно! — воскликнул писец. — Удивительно, что естественный ход вещей в рассказах привлекает нас так же, как и сверхъестественное в сказках. В чем тут дело?

— Все дело в изображении отдельного человека, — ответил старик. — В сказках бывает такое нагромождение чудесного, человек так мало действует по собственной воле, благодаря своим побуждениям, что отдельные образы и характеры могут быть лишь бегло обрисованы. Иное в обычных рассказах, где самое важное и привлекательное — то искусство, с каким переданы речь, поступки каждого в соответствии с его характером.

— Поистине вы правы! — ответил юный купец. — Я ни разу не удосужился об этом подумать, смотрел и слушал, не сосредоточиваясь, порою забавляясь, порою скучая — словом, особо не задумываясь, собственно, почему. Но вы даете нам ключ к загадке, своего рода пробный камень, чтобы мы испробовали ваше заключение и вынесли правильное суждение.

— Всегда так и поступайте, — заключил старик. — Тогда вы будете больше наслаждаться, ибо научитесь размышлять над тем, что услышали. Но глядите, поднимается новый рассказчик.

Так оно и было. И другой рассказчик начал.

— Господин мой! Я по рождению немец и жил в ваших краях не слишком долго, чтобы порадовать вас какой-нибудь персидской сказкой или достойной историей о султанах и визирях. Посему дозвольте мне рассказать что-нибудь, связанное с моей родиной, может быть, и такое вас хоть немного развлечет. Вот только, к сожалению, наши истории не такие благородные, как ваши, в них не рассказывается о султанах или наших королях, нет ни визирей, ни пашей, которые у нас зовутся министрами финансов или юстиции, а также тайными советниками или еще как-то в том же духе, они гораздо скромнее, если только, конечно, речь не идет о солдатах, и повествуют в основном о простых обывателях.

В южной части Германии есть один городок — Грюнвизель, в нем я родился и вырос. Он похож на сотни других таких же и ничем особо не примечателен. В центре — рыночная площадь с колодцем, рядом старенькая ратуша, по кругу — жилые дома, в одном живет мировой судья, в остальных — знатные купцы, прочие граждане расселились по узким улочкам, отходящим от площади. Все друг друга знают, всем известно, что где происходит, и если у священника, бургомистра или доктора подадут к столу против обыкновения лишнее блюдо, то об этом тут же будет знать весь город. Уже после обеда дамы, имеющие обыкновение в этот час наносить друг другу визиты, как принято говорить у нас, основательно обсудят за крепким кофе и сладкими пирожными это великое событие, относительно которого в итоге они сойдутся во мнении: не иначе как священник безбожно играл в лотерею и сорвал большой куш, а бургомистра-то, наверное, «подмазали», а доктор точно получил от аптекаря немало золотых монет за то, чтобы тот выписывал рецепты подороже. Вы можете себе представить, мой господин, какое смятение вызвало в Грюнвизеле, с его устоявшимся укладом, появление нового человека, о котором никто ничего не знал — откуда он, зачем явился и на какие средства существует. Хотя, конечно, бургомистр его паспорт видел — это такой документ, который у нас каждый должен иметь.

— А что, у вас на улицах неспокойно? — перебил невольника шейх. — Нужно носить с собой бумагу от вашего султана, чтобы разбойники пугались?

— Нет, — ответил раб. — Такой бумагой никакого грабителя не отвадишь. Она нужна для порядка, чтобы всякий знал, с кем имеет дело.

Так вот, бургомистр внимательно изучил паспорт приезжего, а потом за кофе у доктора высказался в том смысле, что паспорт этот хотя и выглядит оформленным по всем правилам, ибо в нем содержится отметка о разрешении на проезд из Берлина в Грюнвизель, но все же что-то тут нечисто — сам податель показался ему каким-то подозрительным. Бургомистр наш пользовался всеобщим уважением, поэтому неудивительно, что все стали смотреть на чужеземца как на крайне подозрительную персону. К тому же его образ жизни только подтверждал это впечатление, сложившееся у моих сограждан. Господин этот нанял себе целый дом, стоявший до того пустым, расплатился золотом, привез туда целую телегу странной утвари — какие-то печи, горны, тигели и прочее добро в таком же духе, и зажил там в полном одиночестве. Он даже готовил себе сам, и никто к нему не ходил, кроме одного старика из местных, который доставлял ему хлеб, мясо, овощи, да и то дальше сеней он не допускался — хозяин сам его встречал внизу и принимал покупки.

Мне было всего десять лет, когда этот незнакомец явился к нам в Грюнвизель, но я по сей день хорошо помню, как будто это было только вчера, какое беспокойство посеял он у нас. Он игнорировал кегельбан, где после обеда собирались представители мужского населения нашего городка, он не заглядывал вечерком в трактир, чтобы вместе с другими обсудить за трубочкой последние газеты. Напрасно бургомистр, мировой судья, доктор и священник зазывали его к себе по очереди на обед или чашку кофе, он упорно отказывался от всех приглашений. Вот почему одни считали его сумасшедшим, другие — евреем, третьи были твердо убеждены — он просто чародей и маг. Мне уже давно исполнилось восемнадцать, потом двадцать, а люди все еще продолжали называть его между собой приезжим.