Он заставлял матросов работать с рассвета и до заката под палящей жарой, и они с горьким восхищением качали ему вслед головами. Они не сетовали на усилия, которых он от них требовал, — это было невозможно для британских матросов, руководимых человеком, который сам себя не щадит. Кроме того, они обнаружили характерную черту британских моряков — работать тем веселее, чем диковинней обстановка. Спать на песке вместо гораздо более удобных гамаков, работать на земле, а не на палубе, в густых джунглях, а не на морской шири — все это бодрило, поднимало их дух.

Жуки-светляки в джунглях, незнакомые фрукты, которые приносили им завербованные пленники с «Нативидада», даже надоедливые москиты — все их веселило. Под обрывом рядом с батареей бил родник, так что в кои-то веки матросы пили вволю. Для людей, от которых питьевую воду месяцами охранял часовой, то была роскошь неописуемая.

Вскоре на песке, подальше от пороховых бочонков, укрытых парусиной и охраняемых часовыми, разложили костры и принялись плавить смолу. Провинившихся не хватало, чтобы нащипать нужное количество пеньки. Пришлось отрядить на это часть команды. «Лидию» положили на бок, и плотник начал приводить в порядок ее днище. Пробоины заделали, разошедшиеся швы проконопатили и просмолили, утраченные листы меди заменили последними из бывших в запасе. Четыре дня бухту оглашал стук молотков, запах горячей смолы от котлов плыл над водной гладью.

Наконец плотник выразил свое удовлетворение, и Хорнблауэр, придирчиво осмотрев каждый фут корабельного днища, вынужден был с ним согласиться. «Лидию» подняли и, не загружая, отверповали к подножию уступа, на котором размещалась батарея, — осадка фрегата была так мала, что его удалось подвести вплотную к откосу. Наверху, прямо над палубой «Лидии», Буш укрепил продольные брусья. После многократных мучительных попыток «Лидию» установили на якоре так, чтобы обломок бизань-мачты оказался точно под вертикальным тросом, спущенным Бушем с талей высоко наверху. Тогда выбили удерживающие обломок клинья и выдернули его из «Лидии», словно гнилой зуб.

Это было просто в сравнении с тем, что последовало дальше. Семидесятипятифутовый грота-рей надо было поднять к продольным брусьям и вертикально опустить вниз. Если бы он сорвался, то исполинской стрелой пробил бы днище и наверняка потопил бы судно. Когда рей отвесно встал над степсом бизань-мачты, его дюйм за дюймом начали спускать, пока матросы не загнали толстый шпор в главную палубу и дальше, сквозь кубрик, где он наконец уперся в степс на кильсоне. Оставалось укрепить его клиньями, натянуть новые ванты, и «Лидия» вновь обрела мачту, способную выдержать шторма у мыса Горн.

«Лидию» вернули на прежнюю стоянку, загрузили бочками с солониной и водой, ядрами и пушками, кроме тех, что еще охраняли вход в залив. Теперь она потяжелела и стала устойчивей, можно было поправить такелаж и заново поднять стеньги. Каждый трос основали заново, заново натянули стоячий такелаж. Наконец «Лидия» стала такой же исправной, какой, только что снаряженная, покидала Портсмут.

Только тогда Хорнблауэр позволил себе перевести дух. Капитан корабля, который и не корабль вовсе, а запертый в бухте беспомощный остов, не знает ни минуты душевного покоя. Еретик в подвалах инквизиции — счастливец по сравнению с ним. Его окружает зловещая суша, беспрестанно мучает сознание своей беспомощности, а по ночам будит страх перед унизительной осадой. Хорнблауэр, стоя на палубе «Лидии» и довольным взглядом скользя вверх и вниз по радующему глаз такелажу, чувствовал себя так, будто ему только что отменили смертный приговор. Стук помп, отдававшийся в ушах последние две недели путешествия, совершенно стих, и Хорнблауэр счастливо сознавал, что корабль вполне водонепроницаем и до самой Англии не надо планировать новых сражений.

В это самое время демонтировали одну из батарей, и пушки по одной перевозили в тендере. Уже сейчас на корабле было довольно орудий для бортового залпа, кораблем можно было управлять — теперь все испанцы в Тихом океане ему нипочем. Сознавать это было неимоверно приятно. Хорнблауэр увидел леди Барбару и радостно улыбнулся.

— Доброе утро, мэм, — сказал он, — надеюсь, вы довольны вашей новой каютой?

Леди Барбара улыбнулась в ответ — почти рассмеялась, столь забавен был контраст между этим приветствием и тем оскалом, которым капитан встречал ее в предыдущие дни.

— Спасибо, капитан, — сказал она. — Каюта замечательная. Ваша команда сотворила чудо — столько сделала за такое короткое время.

Безотчетно Хорнблауэр шагнул к ней, взял ее за руки и замер, улыбаясь во весь рот. Леди Барбара почувствовала: одно ее слово, и он пустится в пляс.

— Мы выйдем в море еще до темноты, — упоенно сказал он.

Она не могла быть с ним горделивой, как не могла бы быть горделивой с ребенком. Она достаточно знала людей, чтобы не обижаться на его прежнее небрежение, вызванное грузом забот. По правде говоря, он даже нравился ей таким.

— Вы замечательный моряк, — внезапно сказала она. — Сомневаюсь, что другой королевский офицер сделал бы то, что сделали вы в этом плавании.

— Я рад, что вы так думаете, мэм, — ответил Хорнблауэр, но чары были разрушены. Ему напомнили о нем самом, и проклятая стеснительность вновь им овладела. Он неловко выпустил ее руки, и на загорелых щеках проступил легкий румянец. — Я только исполнял мои обязанности, — пробормотал он, глядя в сторону.

— Это могут многие, — сказала леди Барбара, — но немногие — так хорошо. Англия у вас в долгу — я искренно надеюсь, что она этого не забудет.

Ее слова пробудили в мозгу Хорнблауэра мысли, уже нередко его посещавшие. Англия будет помнить только, что поединок с «Нативидадом» был не нужен. Более удачливый капитан узнал бы о союзе между Англией и Испанией прежде, чем передать «Нативидад» мятежникам, избежав таким образом всех последующих сложностей, трений и потерь. Бой, в котором на фрегате погибло сто человек, быть может и славен, но ненужный бой, в котором погибло сто человек, совершенно бесславен. Никто и на секунду не задумается, что причиной всему было дословное подчинение приказам и высокое профессиональное мастерство. Его осудят за его же заслуги. Жизнь вновь показалась горькой.

— Извините, мэм, — сказал он, отвернулся от нее и пошел на бак — руководить матросами, которые поднимали из тендера восемнадцатифунтовую пушку.

Леди Барбара посмотрела ему вслед.

— Дай бог ему счастья, — мягко сказала она. — Он ненадолго стал похож на человека.

В своем вынужденном одиночестве леди Барбара быстро приобрела привычку разговаривать сама с собой, словно единственный житель необитаемого острова. Поймав себя на этом, она тут же замолчала, пошла вниз и громко обрушилась на Гебу, которая допустила какую-то пустяковую оплошность, распаковывая ее гардероб.

Среди команды пронесся слух, что «Лидия» наконец отправляется домой. Матросы работали и сражались сперва на одной стороне, потом на другой, не понимая высокой политики, предписывавшей им, за кого сражаться и кому помогать. Испанцы были сперва врагами, затем — союзниками, затем заняли почти враждебный нейтралитет — все это едва ли потревожило матросов. Им довольно было, не рассуждая, подчиняться приказам. Однако теперь «Лидия» почти наверняка возвращается домой — таков был упорный слух. Эти простаки уже мнили, что Англия — прямо за горизонтом, словно их не отделяли от нее пять тысяч миль штормового моря. Англия полностью завладела их мыслями. Завербованные думали о женах, добровольцы — о женщинах в портах и предстоящих радостях списания на берег. Их светлый восторг не омрачала даже тень сомнения. Они не думали, что их могут передать на другой корабль и вновь отправить в противоположное полушарие раньше даже, чем они ступят на английскую почву.