Кто в здравом уме и трезвой памяти захочет разделаться с Оливером Инчболдом, человеком, который принес в мир столько радости?

«Дело об имени» – если бы я писала детективный роман, я бы назвала его так, в стиле мисс Кристи.

Намного проще думать, что смертельный враг был у угрюмого резчика по дереву.

Это значит, что моими главными подозреваемыми должны быть теперешние друзья покойника – главным образом из церкви и деревни, те, кто знал его под именем Роджера Сэмбриджа. А не те, кто знал достойного Оливера Инчболда, которого, как всем известно, до смерти заклевали чайки.

Как он умудрился это подстроить?

Такую сенсационную, такую драматическую смерть нельзя подстроить без тщательного планирования. И – при мысли об этом у меня волоски на шее встали дыбом – без масштабной помощи. Нельзя поставить такой спектакль без рассчитанного с военной точностью сценария.

Почему я раньше об этом не подумала?

Почему я не додумалась расспросить Лилиан Тренч о ее соседе? Возможно, я смутилась, оказавшись лицом к лицу с предполагаемой ведьмой? Или это внезапное появление Хилари Инчболда выбило меня из колеи?

Только сейчас у меня в мозгу что-то щелкнуло, и меня словно ошпарило кипятком. Как я могла быть настолько… умственно неполноценной? Позор, Флавия де Люс!

Какая же я идиотка! Как все остальные, я была обманута, наверное, самой масштабной инсценировкой за последние десятилетия.

Склони голову, Джон Гилгуд! Сэр Лоуренс Оливер, выйди вон! Оливер Инчболд, он же Роджер Сэмбридж, превзошел вас всех.

По крайней мере, превосходил до недавнего времени, когда встретил свою судьбу, у которой совершенно отсутствовало чувство юмора.

О чем он думал в последние минуты? – размышляла я. – Перед смертью, наедине с убийцей, жалел ли он о чем-то? Успел ли он воскликнуть «К черту!», перед тем как его глаза закрылись навечно?

Его последние годы вряд ли были легкими. Я знала, что он страдал от артрита и что проводил много времени в пабе – но не рассказывая басни и веселя посетителей, как можно было бы ожидать, а просто сидя в одиночестве. «Угрюмый» – так охарактеризовала его Рози, и если я правильно понимаю значение этого слова, это значит кислый пожилой краб.

Какое падение для создателя Криспиана Крампета.

Мой мозг включил более высокую передачу, и передо мной встали новые вопросы. Это было все равно как выехать на «Глэдис» на вершину холма Джек О’Лантерн и внезапно узреть под новым углом Бишоп-Лейси и расстилающуюся внизу равнину.

Вопрос точки зрения.

Кастор и Поллукс.

Оставался вопрос деревянной рамы, в которой был зафиксирован мертвец. Кто из его друзей мой сконструировать такой пыточный аппарат и как ему удалось принести его в Торнфильд-Чейз и установить там? Кто еще обладает талантом резчика по дереву?

Первым на ум приходит бойскаут Джеймс Марлоу из Уик-Сент-Лоуренса, с улыбкой подумала я. Бойскауты славятся на весь мир своим умением смастерить из дерева что угодно – от зубочистки до подвесного моста. Именно Марлоу стал свидетелем первой смерти Оливера Инчболда, в то время как я, Флавия де Люс, лицезрела вторую.

Неужели Оливер Инчболд просто стоял и смотрел, как в его коттедже устанавливают дьявольское устройство? Или к этому времени он был уже мертв?

Последний вариант кажется более вероятным. Несмотря на мое богатое воображение, не могу себе представить, чтобы кто-то просто наблюдал за тем, как его готовятся распять.

Вымысел – это слово прозвучало в моем мозгу. Первая смерть Оливера была вымыслом, хитро придуманным и срежиссированным, и кто его помощники – еще предстоит установить. Вторая, увы, оказалась реальной.

Был ли это несчастный случай?

Что, если какой-то неизвестный ритуал пошел не так?

С этими неприятными мыслями я перекатилась на бок, закуталась в одеяло и уснула сном младенца.

Когда я проснулась, в окно падали косые лучи зимнего солнца, озаряя пики и долины отслаивающихся от стен георгианских обоев в моей комнате.

Я вспомнила, что уже целую вечность собираюсь отодрать кусок и изучить его под микроскопом с целью знакомства с различными плесневыми колониями, которые могли завестись в древних обоях, но сейчас не время. Плесень, если задуматься, – на самом деле это просто большая счастливая семья. Если уменьшиться в размерах на манер Алисы, можно услышать, как они смеются, поют свои заплесневелые песни, поддразнивают друг друга, шутят и рассказывают истории о плесневых призраках.

В некотором роде я им завидую.

Должна признаться: несмотря на то, что я человек чрезвычайно толерантный, я терпеть не могу встречаться со своим семейством за завтраком. Одна мысль о том, чтобы провести какое-то время под взглядами Фели, Даффи и Ундины, внушает мне отвращение.

Я выпрыгнула из кровати и быстро оделась. У меня изо рта вырывались облачка пара, словно у персонажа мультфильма. Хотя жить в неотапливаемом восточном крыле Букшоу зимой – это испытание, я готова платить эту цену за уединение. Только санок не хватает.

Окольным путем я спустилась к кухне. Миссис Мюллет была так занята готовкой, что не заметила, как я вошла на цыпочках и ускользнула с порцией сырого бекона, яйцами и несколькими ломтями хлеба.

Вернувшись в лабораторию, я зажгла бунзеновскую горелку и вознесла благодарственную молитвы за то, что меня не заметили.

Подержав хлеб над огнем щипцами, я поджарила его до идеального состояния. Омлет, приготовленный в мензурке, и шипящий в препаровальной ванночке бекон вскоре наполнили помещение восхитительным ароматом. В «Кларидже», «Ритце» и, не побоюсь этого слова, «Савое» никогда не было таких чудесных запахов зимним холодным утром.

Я ела, как выразилась бы Даффи, со смаком. Раньше я это слово не слышала, и теперь я представила, как она сидит за накрытым скатертью столом на террасе у моря с пожилым седовласым джентльменом по фамилии Смак, может быть, греком, с алой гвоздикой в петлице, и он любезно передает ей копченую селедку.

Я доедала последние крошки, когда в дверь постучали.

– Доггер, входи, – сказала я, зная, что прийти ко мне больше некому.

Дверь распахнулась, и Ундина сунула голову внутрь.

– Сюрприз! – провизжала она.

– Убирайся, – сказала я.

Я никак не могла понять, чем она меня так раздражает. Это непонимание заставляло меня отступать, осыпая ее градом оскорблений.

При любой возможности я именовала ее чумой – но бесполезно. Я сказала ей, что когда она умрет, я буду молиться не Деве Марии, а за Деву Марию.

Все это отскакивало от Ундины, как горох от стены.

– Убирайся! – повторила я, на случай если она не поняла.

Ундина засунула пальцы в рот и затрубила: