– О том, как глубоко готов пасть человек, ведущий двойную игру.

– «Семнадцать мгновений весны», – сказал Витольд. – И еще этот, про наркомафию, не помню названия. С Киану Ривзом, что ли.

– «Глубокое прикрытие». Да не хотите, не ставьте. – Он краем глаза видел, что Марина с интересом прислушивается к разговору, хотя делает вид, что читает любовную требуху. – Найду другого. И ему уйдет вся слава. Иоланта… что Иоланта? Я предлагаю вам сенсацию!

– Какая сенсация? – Витольд опять занервничал. – Никто, буквально никто ничего не слышал о такой постановке. Я спрашивал. Никто. Ничего.

– Ну вот же Претор!

– Претор к старости вообще выжил из ума. На сексуальной почве свихнулся, к мальчикам приставал. В конце концов его утрамбовали в частную клинику, там он и помер. К тому же… Он был глух как тетерев, ваш Претор. Он еще в десятые оглох. Вообще не представляю, что и как он мог ставить.

– Бетховен…

– Вы псих, – сказал Витольд, – я уже понял. Может, вы графоман? Может, вы сами написали эту, как ее? У нас уже есть один такой. Богатенький, сука. Сам пишет, сам ставит, актерам платит, режиссеру, декораторам. Даже зрителям платит. Потом платит критикам за положительные рецензии. Полгорода кормит. Жаль, не у нас, в драматическом. Кстати, это ваше либретто… унылое говно, если честно. «Иоланта» хотя бы прикольная. А тут драйву нет. Нас критики засрут. Я проверял. Этот всадник, Луций… он там никак не мог быть. Он раньше успел, чем Петроний. У меня записано, вот, Нерон у него отжимал бизнес, ну и он, чтобы хоть как-то семью обеспечить, отписал почти все Нерону, и… И, кстати, ни в политику, ни в литературу не лез. Все равно не помогло.

– Да, – согласился он, – это обычно не помогает. Но вы все-таки подумайте. Может получиться интересно.

– Я сказал – нет, – казалось, Витольд вот-вот начнет всхлипывать. – Что вы все ко мне прицепились, в конце концов! Оставьте меня в покое!

– Вы же сами мне позвонили.

Витольд молчал и только часто-часто, как собака, дышал в трубку. Потом еще пару раз прерывисто вздохнул и отключился.

– А я думала, вы по обувной части. – Марина забрала пустую тарелку и вложенные в дерматиновую книжечку купюры. – У нас целых две обувные фабрики. Хорошую обувь выпускают. И недорогую. Правда. Но оборудование старое, все время ломается. И наладчики…

– Я похож на наладчика?

Она пододвинула к нему мелочь, он пододвинул мелочь обратно, словно бы они играли в какую-то игру.

– Нет. Слушайте, у вас на шее царапина, вот здесь.

– Я знаю. Наверное, во сне. Повернулся неудачно.

– Помажьте йодом хотя бы. Дать вам йод?

Наверное, тут всем положено иметь аптечку. Толпы туристов. Частые травмы.

– Скажите, а цветы тут где можно купить? Я имею в виду редкие. Экзотические.

– Как выйдете, налево, – она понимающе улыбнулась, – и два квартала вверх. Будет такая улочка, узенькая. Там цветочный салон.

– Он когда открывается, не знаете?

– Он и не закрывается. Он круглосуточный.

– Круглосуточный? Зачем? Я понимаю, аптека.

– Кому-то ведь среди ночи могут понадобиться и цветы. Это же лучше, чем если бы лекарства.

– Да, – согласился он, – конечно.

* * *

– Скажите, а у вас есть такая услуга, – букет на дом? Вечером? Скажем, после семи?

Яблочно-зеленые ногти. И зеленая прядь, свисающая на зеленые глаза. Дафна, не успевшая окончательно превратиться в дерево.

– Мы работаем круглосуточно.

Бесстрастное лицо, слегка презрительное. Наверное, их так специально обучают. Везде радушие, а тут ленивая полудрема лесной нимфы, блуждающей средь длинных зеленых стеблей.

В цветочных магазинах всегда чуточку пахнет тлением. Может, потому, что цветы сейчас скорее ассоциируются с похоронами, чем с праздниками?

– Розы? Дюжину роз? Плюс одна? Белых? Алых?

Бледные пальцы с зелеными ногтями неподвижно лежали на зеленых стеблях папоротника, декорирующих прилавок. Не Дафна, Офелия…

– Нет. Страстоцвет, примула вечерняя и витекс священный. Это можно… такой букет?

Она задумчиво покусала нижнюю губу.

– Наверное. Это… мне кажется, редкие цветы. У вашей дамы тонкий вкус. Но я узнаю. Оставьте телефон, я перезвоню вам, да? Но я еще не знаю, сколько это будет стоить. Потому что их нет в прейскуранте, понимаете?

– Все равно. Я вот оставляю. Если уложитесь, то и хорошо.

Она пожала плечами.

Деньги меня не волнуют, – говорил весь ее томный, усталый вид. – И вообще, как вы мне все надоели! Мужланы, грубые человеческие самцы, разве можете вы чем-нибудь пленить меня, прозрачную нимфу!

У крыльца мокрый, взъерошенный голубь с горловым воркованием выхаживал вокруг гладкой, перышко к перышку, голубки.

* * *

– Не знаю такой. – Это был другой вахтер, мышеватый, с серыми, зачесанными назад волосами, с серым лицом, блеклыми серыми глазами, в серой куртке, и голос у него был серый, и жизнь у него была серая, если вообще была.

– А вы посменно работаете?

– Как кому удобно, так и работаем, – скучно сказал вахтер.

– А ваш напарник? Такой, ну, крупный? Волосы зачесаны через лысину?

– Не знаю, – повторил вахтер.

– Но как-то же вы сменяетесь?

– Я сдаю Казику. А кому Казик сдает, я не знаю. А зачем вам?

– Я по одному делу о наследстве, – сказал он веско, – разыскиваю наследников Нины Корш.

– Не знаю такой, – повторил вахтер, – были тут какие-то Корши, но давно. Держали доходный дом на Дворецкой.

– Этих я знаю. Это не те Корши.

В фойе двое равнодушных людей в комбинезонах снимали со стен забранные в стекло фотографии оперных прим. Освобожденные стены казались непристойно голыми, словно женское лицо без косметики…

– Опять вы?

Артистическое лицо Витольда исказила гримаса отвращения.

– Вы меня преследуете? Зачем? Зачем вы меня преследуете?

Витольд был в твидовом пальто с поднятым воротником и в черной мягкой шляпе. Вокруг шеи обернут длинный черный шарф.

Чтобы не раздражать вахтера, он отступил в сторону, и Витольд протиснулся боком в фойе, обдав его запахом дорогого мужского одеколона.

– Я же сказал, не буду это ставить! Я что, вам давал какие-то надежды? Что-то обещал?

Витольд нетерпеливо разматывал шарф, точно тот его душил. Лицо у Витольда было высокомерное и несчастное.

– Не буду ставить эту вашу графоманию. Ясно? Не буду!

Витольд помотал головой, словно бы отгоняя севшую на нос муху.