Метров с пятидесяти я увидел, как ему отвечают. Потом мне приказали остановиться. Из первой шеренги выдвинулись пятеро и подъехали к нам вплотную.

Лошадки у кочевников не такие жуткие, как у городских, но вблизи оказались тоже ничего. Не дай бог куснет. Я боролся с дурацким желанием положить руку на пистолет. И надеялся, что наши догадаются не вызывать меня через систему – мало ли, что у степняков означает указательный палец за ухом. Нажмешь ответ, а тебя – кистенем по черепу. Вон у них какие знатные колотушки на ремнях.

Гордые черные морды кочевых вождей были украшены довольно точными копиями наших респираторов. Здесь быстро соображают и быстро учатся. Красивый, умный и благородный народ. Только бы он поскорее уехал.

Сам разговор меня озадачил. Велся он на диалекте Ун и получился каким-то односторонним. То есть гости дорогие вообще не произнесли ни слова. А великий вождь династии Ун тепло приветствовал милых родичей и пообещал: едва мор в столице пойдет на спад и великий будет чуток посвободнее, то пригласит всех в гости и сделает такое заманчивое предложение, что те не смогут отказаться. Он уже привел в действие хорошо известный его милым родичам грандиозный план, остановить который невозможно. В этом плане степной родне отводится важная роль, и дальше все будет зависеть от них – либо они с Тунгусом, либо придется отдать их место кому-то другому. Поговорят об этом немного позже, он даст им знать.

Еще Тунгус от души пожелал кочевникам доброго здоровья. Оно им скоро понадобится.

Налетчики как-то погрустнели и убрались обратно.

Минуту-другую они молча играли с Тунгусом в гляделки.

А потом я услышал вдали топот и повернул голову. Конный строй без какой-то видимой или слышимой команды проделал занятный маневр: всадники первой шеренги начали движение направо, шеренга постепенно втягивалась за угол конного каре и исчезала там. Вот уже повернули коней стоявшие передо мной вожди, пришла в движение вторая шеренга, третья… Каре выворачивалось наизнанку.

– Попятились, – сказал Тунгус. – Не спеша.

Я включил реверс, и мы поползли назад, к своим. Тунгус по-прежнему стоял и наблюдал.

– Восхищен твоим самообладанием, великий вождь, – сказал я, рассчитывая услышать, что это все полная ерунда.

– Подожди, – сказал Тунгус. – Нет, продолжай движение, но погоди восхищаться.

И только когда последний кочевник показал нам спину, а мы почти уже въехали задом в русский строй, вождь сел, вздохнул и сказал:

– Вот теперь можно… Кстати, ты показал себя хорошо. Впрочем, ты был готов к битве. А я совсем нет. Я не ожидал, что будет так опасно. Думал, это только подготовка и они придут еще один-два раза. А сегодня оказался первый и последний раз. Вожди решали, стоит ли нападать прямо сейчас. Когда я увидел это, чуть не растерялся.

– Думаешь, они рискнули бы… – Я остановил машину рядом с бэтээром полковника и выразительно посмотрел на пушечный ствол. – Правда, они не знают, как это стреляет.

– Знают, – сказал Тунгус.

Наверное, у меня было очень глупое выражение лица, потому что великий вождь легонько гавкнул.

– Ваши фильмы пригодились. А кочевники… Ты сам сказал – это мы в прошлом. Наш народ всегда умел думать и… – Я не знал этого слова, транслятор перевел его условно, как «экстраполировать». – Так что они боятся ваших пушек. И пришли сегодня посмотреть, выступят ли русские с нами заодно. Они проверили, они убедились. С этого дня распри кончены, и очень скоро все племена будут твердо знать, что русские – наши союзники… Нет, опасность была в другом. Она касалась меня и тебя. На случай, если вожди увидят возможность атаковать, они очень сильно раззадорили воинов, особенно молодых. И кто-то мог просто от глупой удали метнуть в нас копье или топор. А когда стало ясно, что боя не будет, вожди испытали большое облегчение, но… Опасность не стала меньше. Воины почувствовали разное. Некоторые – досаду. Их привели на величайшую битву в истории, а это оказалась последняя битва в истории, да ее еще и не было. А кто виноват? Не свои же вожди. Значит, мы с тобой виноваты. Нас вполне могли убить. Вряд ли эта штука, – Тунгус показал на стекло, – настолько прочна, чтобы выдержать бросок копья. Поэтому я стоял, пока мы пятились. Меня с детства учили уклоняться от летящих предметов, и я отвлекал внимание на себя.

Я глядел на Тунгуса и не знал, что ему сказать.

Что стекло выдержит и не такое?

Что он поистине великий вождь?

– Тысяча извинений, – донеслось из-за моего плеча. – Простите, что я такой-сякой нарушаю ваш интим, но хотелось бы знать…

– Народ и династия Ун благодарны тебе за оказанную помощь, – сказал Тунгус, сев к полковнику вполоборота. – Теперь ты можешь быть спокоен. Это не повторится. Они ушли. Они еще придут, но уже как друзья. Советник отвезет меня в город, а ты можешь вернуть своих воинов на базу. Если это уместно, передай им от моего народа э-э… боль-шо-е спа-си-бо.

– Премного благодарен, – сказал полковник. – Непременно передам.

* * *

Через полчаса в степи что-то взорвалось, полетели клочья, поднялся столб дыма и начался пожар.

Кочевники выступили в своем репертуаре – пока мы с ними вели переговоры, они заслали к базе лазутчиков старым добрым манером, ползком по степи. Кто знает, как эти черти догадались, что хранилище твердых бытовых отходов, известное в нашем отряде как «помойка имени подполковника Брилёва», выдается за охраняемый периметр и не прикрыта ни визуальным наблюдением, ни даже какими-нибудь самыми паршивыми датчиками. По этому поводу в штабе состоялся поистине эпический скандал.

Так или иначе, кочевники беспрепятственно умыкнули с помойки дырявую покрышку от джипа, сломанный шуруповерт, гнутый лом и полевой системный интегратор, который мы безуспешно искали всей базой. Когда его уволокли на пять километров, интегратор включил самоподрыв и громко бахнул. Загорелась степь. Чернецкий и подъемный кран получили ради такого случая «добро» на полеты и битый час мотались туда-сюда, заливая огонь.

Тунгус долго хохотал и сказал, что он нас обожает.

Полковник рвал и метал.

Я позавтракал и лег спать. Меня слегка знобило.

Нет, это была не ветрянка. Я просто отчего-то устал сегодня.

Два месяца с начала эпидемии, апрель, «Зэ-два»

Дежурить во дворце относительно легко и немного совестно.

В городе около двух тысяч больных, и тысячу уже похоронили. Ветрянка бьет аборигенов без разбора, с бешеной смертностью. Шалыгин подсчитал, что, если бы мы не вмешались, умирало бы сорок процентов зараженных детей и семьдесят у взрослых. Мы на данном этапе сбиваем эти показатели до десяти и тридцати. Наша полевая лаборатория превратилась в фармацевтический заводик и пыхтит, как паровоз. Вся экспедиция, за исключением наряда по базе, в три смены бегает по столице, пользуя страдальцев кустарным жаропонижающим и обкалывая здоровый еще народ самогонными иммуномодуляторами.